Слава России

Отец с братьями еще накануне уехали к Переяславлю. Одолела немощь братца Кураша, и повез его родитель к Трубеж-камню, прикосновение к которому, как сказывали, исцеляло больных. Мужчины всегда покидали деревню, когда приезжали в них сборщики жертвенных даров для праздника Велен-моляна, а женщины старательно готовились к их встрече. Накануне мать, как всегда, сшила четыре холщовых мешка с длинными тесемками. В первый насыпали муку, во второй положили бурачок с маслом, в третий – с медом, а в четвертый – несколько гривен. Мешки стояли теперь в ожидании сборщиков на застеленном чистом рядном столе. Заслышав, что сборщики уже прибыли, мать зажгла штатол на шестке печи и сбросила с себя рубаху, оставшись в одной лишь юбке. То же сделала и тетка. Обе женщины стали у стола, спиной к двери. Санда с двоюродными сестрицами стали рядом, но – как и полагалось девицам – не снимая с себя одежды.

– Чам-Пас, Назаром-Пас, Кардас-сярко-oзаис, помилуй Васяй Шугаря, помилуй Машкась Яндру! – раздался скрипучий голос позади.

Санде очень хотелось обернуться, но это было строжайше запрещено, и она стояла потупясь, искоса поглядывая на сестер, еще вовсе по малолетству не разумевших происходившего.

Мать закинула за спину первый мешок и попятилась, не оборачиваясь к двери. Там янбед пять раз кольнул ее священным ножом, а затем перерезал тесьму, так, что мешок упал в парку, подставленную париндяитом. Так ходила мать четыре раза, а вслед за нею – тетка. И ничего-то не видела Санда! Только слышала скрипучее бормотание янбеда и оханья тетки, когда касался ее нежного тела острый нож сборщика…

Но, вот, пропелись последние молитвы, раздались шаги уже на крыльце… Можно обернуться! Да только простыл и след волхвов, унесли они дары и в другой дом отправились. Год урожайный выдался, а, значит, много соберут они в этот раз к празднику! Мать и тетка проворно облачились в рубашки, сожгли оставшиеся от мешков тесьмы и засуетились по хозяйству. Санда же, радуясь, что обряд завершился так скоро, не дожидаясь, покуда найдется для нее работа, стрелой помчалась в лес.

Ратмир ждал ее на опушке, сидя под любимой ими обоими березой. Чудна была та береза! Два ствола ее переплелись друг с другом, словно завязались узлом и лишь затем устремились ввысь. Приближаясь к опушке, Санда остановилась, скрывшись за могучей елью, залюбовалась Ратмиром. Шел ему пятнадцатый год, а такою силою уже налит был отрок, что иному богатырю несдобровать бы от него! В охоте был он ловок, в работе – трудолюбия примерного. Вот, и теперь в ожидании не тратил времени зря, строгал что-то сосредоточенно… Не иначе как для церкви!

Ратмир и его отец, кожедуб Никита, были христианами, и от того не любили их в родных краях. Отец Санды, Шугарь, строго-настрого запрещал ей знаться с «никиткиным отродьем», но девочку неудержимо тянуло к непохожему на других отроку. Бывало лишь взглянет он своими синими, что озера лесные глазами, и в душе соловьи поют, точно бы по небу идешь и не падаешь!

Осторожно вышла Санда из укрытия своего, бесшумно, как умела она, подкралась к увлеченному своим делом Ратмиру и, чуть постояв над ним, дотронулась до густых пшеничных волос, чубом спадавших на высокий лоб отрока.

– Пришла все-таки! – радостно воскликнул Ратмир, вскакивая на ноги. – А я думал, не сможешь с этим Велен-моляном! Что не отпустят тебя!

– Да разве ж я спрашивала, отпустят ли? – рассмеялась Санда, и эхо подхватило ее звонкий, как плеск ручья, смех. – И разве же я могла не прийти, когда тебе обещала?

В этот миг она была уверена в том, что не могла. Даже если бы отец запер ее в подпол, она вырвалась бы оттуда. Ведь ее ждал Ратмир…

Он смотрел на нее лучистыми глазами, любуясь, радуясь ей.

– А что, если бы я не пришла? – вдруг спросила Санда.

– Я бы ждал тебя.

– Долго?

– До тех пор, пока бы ты не пришла.

– И ночью?

– И ночью тоже, – улыбнулся Ратмир. – Ты же знаешь, лесной зверь мне не страшен, я любого зверя заговорить могу.

– Кроме человека…

– Да, – вздохнул отрок, – человек даже отцу Леонтию не по силам бывает. Боимся мы за него, Сандушка. Злы на него люди, всякий камнем бросить норовит, всякий расправой грозит… А за что? За то, что дети тянутся к нему, за то, что учит он их и в Христовой вере наставляет.

– Ты для церкви работал теперь?

– Нет, – мотнул головой Ратмир. – Для тебя! – при этих словах он разжал кулак, и на его большой, мозолистой ладони Санда увидела маленький, искусно вырезанный крест. – Твои, я знаю, не дадут тебе носить его, но ты возьми, храни его!

Девочка с трепетом взяла крест и прижала его к груди. Некоторое время она молчала, а затем ответила серьезно:

– Нет. Я буду носить его. Я… хочу принять твою веру!

Радостью вспыхнули васильковые глаза, но и встревожились точно:

– Сандушка, да ведь они не простят тебе этого!

– Ну и пусть, – беззаботно ответила Санда. – Вы же с отцом живете. И труды рук ваших не отвергаются от того, что вы верите в Христа.

– А твоя семья? Ты готова лишиться ее?