Слава России

– И что же? Варюша, ей ведь замуж идти пора! И молодец добрый сыскался, что люб ей. Да только родители его не примут невесту, у которой вместо приданого четверо братьев и сестричек – сироток! Батюшка Ферапонт рассказывал, что Николай Угодник всегда о бедных невестах попечение имел. Если он узнавал, что та или иная девушка не может выйти замуж, потому что у нее нет приданого, то он тайно одаривал таких девушек приданым. У нас с тобой, правда, не выходит все тайно делать, и это дурно… Но Бог нас простит. Ведь мы не из гордости, а просто не выходит пока иначе…

Уленька опустилась на колени и положила несколько земных поклонов перед образами Спасителя, Богородицы и Николая Угодника.

– Тебя-то еще и прощать… – покачала головой Варюшка. – Да ты, боярышня, всю окрестную нищету благодетельствуете, и кто знает об этом? Мавра Никитична, потому что ты за ней больной ходила, да батюшка Ферапонт.

– И ты, – улыбнулась Уленька, вставая. – И больше никто знать не должен. Тетушка и другие рассердятся, если узнают…

– Это уж к гадалке не ходи, осерчают не приведи Господь, – согласилась служанка.

– А что шитье мое, все ли продалось? – спохватилась Уленька, взглянув на уложенную корзину.

– Как не продаться! Этакая дивная работа! Все утро ноженьки на базаре оттаптывала, все продала. Вот, – с этими словами Варюшка протянула своей хозяйке-подруге позвякивающий монетами кошелек.

Та с радостью приняла его и спрятала под одежду:

– Слава Тебе, отче Николае! Будет теперь нашей Настене приданое! И будет ей муж – добрый молодец!

– Самим бы нам, боярышня милая, без добрых молодцев не остаться, – покачала головой Варюшка. – Вон, ты худенькая какая. Ничего не ешь, по ночам на всю эту нищету горемычную трудишься. Чего доброго, захвораешь от такой жизни! Вот, и бабушка-покойница волновалась, и тетушка сердится, что такую худенькую в жены все брать побоятся.

– Зато тебе бояться нечего, – рассмеялась Уленька, шутливо похлопав служанку по дородным бокам.

– Да уж, – улыбнулась та, – не обделил Бог. Даже и слишком… Может, ты все-таки, боярышня, спать ляжешь, не пойдешь со мной? Час-то какой!

– Прекрасный час! – отозвалась Уленька, распахивая окно и с наслаждением вдыхая яблонево-черемуховый майский дух. – Послушай, Варюшка, как соловей поет! Диво-то какое дивное!

Соловей, действительно, выводил свою чудную песню в саду, видимо, тоже радуясь погожей и благоухающей майской ночи.

– А звезды какие, Варюшка! А месяц! Светло, будто днем!

– Тетушка узнает – худо нам обеим будет.

– Не бойся, она ни о чем не узнает. А если что, то вся вина на мне.

– Конечно… Ты, боярышня, всю челядь распустила. Давеча, вот, зачем сказала, что это ты кувшин разбила? Это же Лизка со своими руками кривыми обрушила его! Зачем ты всех выгораживаешь, все проступки на себя берешь?

– Как зачем? – сплеснула руками Уленька. – Если бы узнали, что это Лиза разбила кувшин, ее бы выпороли! А это… нельзя! Нельзя пороть людей, да еще за такую безделицу! А меня на сутки под замок посадили. Ну и хорошо, и славно! Я успела, никем и ничем не тревожима, работу закончить.

– А теперь в окно прыгать собралась, как сорванец какой, прости Господи…

– Не бойся, Варюшка, зачем мне в окно прыгать? Ключ-то от моей «темницы» у тебя, значит, мы, как добрые люди, а не разбойники, уйдем и возвратимся через дверь.

– А, небось, будь не у меня ключ, так и разбойным бы путем не побрезговала? – лукаво прищурилась Варюшка.

– Пришлось бы не побрезговать, – согласилась Уленька, закрывая окно. – Ну, идем же. А не то вместо соловья жаворонка дождемся, а с ним и солнышко красное.

Девочки осторожно вышли из горницы, задув свечу и заперев дверь, бесшумно сошли вниз и выскользнули в сад. Несколько минут они простояли под шатром любимой Ульяниной яблони, в ветвях которой и избрал себе прибежище в эту ночь соловей, а затем шмыгнули из калитки и торопливо заспешили вниз по улице.

Долю сиротскую Уленька хорошо знала. Сперва сложил голову на Царевой службе отец, нижегородский дворянин Иустин Недюрев, а следом унесла горячка и матушку, рабу Божию Стефаниду… Уленьке тогда лишь шесть годков минуло. Из Мурома приехала за нею бабушка, женщина благочестивая, но властная, привыкшая по давнему вдовству быть распорядительницей всего и всех в своем дому и хозяйстве.

Шесть лет возрастала девочка в бабушкином доме. Детские забавы и шалости были чужды ей, что немало удивляло родных, и вызывало насмешки двоюродных братьев и сестер. Они дразнили ее «черницей» и «богомолкой», но Уленька не обижалась. Богомолка и есть. Всем забавам предпочитала она шитье и иную подобающую девице работу, всем праздным разговорам – молитву и слушание святых книг. Сама Уленька не знала грамоте, хотя и очень жалела о том. Ей так хотелось самой во всякое время, в какое явится потребность, читать Святое Писание, Жития, столь наполнявшие восторгом душу… Но ни матушка, ни бабушка, ни тетушка также не знали грамоте. А дядья да братья принимали желание девочки учиться за причуду и блажь. Да и бабушка не принимала его всерьез.