Слава столетия

Козодавлев был в отчаянии, Дашкова уже начинала сердиться. Тогда он решился на крайнюю меру.

— У меня имеется великолепная, еще неизвестная публике ода Гавриила Романовича Державина.

— Дайте мне эту оду, — приказала княгиня.

Дашкова сразу же поняла, что «Фелица» — счастливая находка, и тотчас же приказала ее печатать.

— Как же согласие автора? — в некотором замешательстве спросил Козодавлев.

— Будет ему сюрприз, — ответила княгиня.

Журнал отпечатали, и в тот же день Дашкова преподнесла Екатерине только что полученный из типографии номер.

На следующее утро к Дашковой прискакал курьер из дворца, ее требовала императрица.

Чего только не передумала княгиня, пока ехала во дворец. Судя по срочности вызова, она ожидала неприятности. Но с какой стороны грянет гроза?

Первое, что увидела Дашкова, были необычные, полные слез глаза Екатерины и «Собеседник» в ее руках, раскрытый на оде Державина.

— Откуда вы взяли это сочинение? — спросила императрица. — Кто его написал?

Дашкова побледнела и забормотала что–то невнятное.

— Не опасайся, — улыбнулась Екатерина. — Мне просто хочется знать, кто тот человек, который так коротко меня знает, так хорошо понимает мои намерения и так хорошо смог их описать. — Тут императрица по–бабьи всхлипнула и добавила: — Видишь, я читаю и, как дура, пла–ачу…

Городская весна отличается от деревенской тем, что тех немногих прекрасных дней, когда все вокруг оживает и пускается в рост, наполняя мир свежестью и молодым благоуханием, в ней бывает еще меньше, и еще скорее они сменяются летней пыльной жарой.

Именно в один из таких дней середины мая Гаврила Романович шел по Садовой, направляясь к Вяземскому на обед.

Был седьмой час пополудни, застекленные окна домов светились красными отблесками склонявшегося к закату солнца, с каналов тянуло зеленой прохладой.

Державин думал о том, что он служит в Сенате уже шестой год, а Вяземский и не думает представлять его к очередному чину. Правда, Гаврила Романович, верный своему правилу заботиться о себе самому, в начале мая послал прошение государыне: «Продолжаю служить двадцать второй год… Между тем производятся в чины моложе меня… Дерзаю просить о подобной щедроте и благоволении…»

Статс–секретарь императрицы, Александр Васильевич Храповицкий, обещал доложить государыне державинское прошение, когда окажется это удобным.

Но пока ответа не было — видно, не представилось удобного момента.

Возле Екатерингофского проспекта Державина обогнала карета и, проехав несколько шагов, остановилась.

Опустилось окошко, из–за отодвинутой занавески показалось розовое улыбающееся лицо Козодавлева.

— Друг мой, мурза татарский!

Державин вздрогнул.

— Гаврила Романович, — продолжал Козодавлев, — твоя ода киргиз–кайсацкой царевне весьма понравилась адресату.

— Что?

— Княгиня Дашкова напечатала ее в академическом журнале. Потом все расскажу подробно, а сейчас очень тороплюсь.

Занавеска закрылась, карета, оставляя за собой облако пыли, загремела дальше.

Весь обед у Вяземского не умолкал разговор, смеялись шуткам, но в самой оживленности чувствовалась какая–то принужденность и настороженность. Все знали, что хозяин понимал не всякую остроту, а когда не понимал, то злился на замысловатого остряка в течение многих лет.

Так как гости генерал–прокурора почти все служили в Сенате и таким образом находились под его начальством, то остроты за столом были осторожны и остры лишь в самой малой степени.

Когда обед уже близился к благополучному концу, лакей подошел к Державину и шепнул ему на ухо несколько слов.

Гаврила Романович, пожав плечами, встал, отодвинул стул и на недовольный взгляд Вяземского сказал:

— Прислали какой–то пакет.

В сенях городской почтальон, в форме почтового ведомства, вручил Державину бумажный пакет, от надписи на котором у Гаврилы Романовича перехватило дыхание: «Из Оренбурга от киргиз–кайсацкой царевны к мурзе Державину».

Сунув посланцу золотой, Державин, сдерживая переполнявшую его радость, вернулся в столовую.

Первое, что он заметил, был подозрительный взгляд князя Вяземского, так и вперившегося в пакет.

«Барашка в бумажке получил?» — говорил его взгляд.

Державин подошел к князю.

— Подарок прислали. Можно ли принять, ваше сиятельство?

— Какой? — отрывисто спросил князь.

— Вот.

Генерал–прокурор скользнул взглядом по надписи на обертке.

— Какие еще подарки от киргизцев? — недовольно буркнул он.

Тем временем под любопытными взглядами со всех сторон Державин освободил от бумаги предмет, находившийся в пакете.

Золотая, осыпанная бриллиантами французская табакерка сверкала и приятно оттягивала руку своей тяжестью.

Вяземский взглянул, понял, осклабился в улыбке.

— Вижу, братец! Хорошо, хорошо… Такой, — он произнес это слово с особым ударением, — такой подарок отчего не принять? Поздравляю, поздравляю.

Поздравления посыпались со всех сторон.

Генерал–прокурор задумчиво почесал толстым волосатым пальцем за ухом, искоса оглядел Державина с ног до головы.

— Только за что бы это, братец?