Слава столетия

Василий Лукич видел на ее лице и радость и растерянность. Но если бы он дал себе труд быть хоть чуточку повнимательнее, то несомненно заметил бы в поведении Анны не предусмотренную им настороженность.

Всего за какой–нибудь час до приезда депутации в герцогский замок через кухню и людскую прошел усталый, в помятом мундире русский офицер. Он привез письмо от Ягужинского, который советовал Анне не подписывать условий верховников, так как многие сильные люди в империи не согласны с ними, и отговориться тем, что подпишет их по приезде в Москву, когда убедится, что пункты составлены с согласия всего народа.

Анна бросилась к Бирону. Тот, не размышляя долго, сказал: «Главное — занять трон, а там все пункты пошлем к черту».

— Ваша светлость, у нас к вам имеется конфиденциальный в высшей степени разговор, — раскланивался Василий Лукич Долгорукий. — Посему извольте отправить отсюда всех ваших придворных.

Фрейлины гуськом потянулись из зала. Бирон не тронулся с места.

Василий Лукич посмотрел на него долгим взглядом.

— Пусть он останется, — сказала Анна.

— Нет! — неожиданно резко ответил Долгорукий, быстро подошел к Бирону, взял его за плечи и повернул в сторону дверей.

Бирон медленно двинулся к выходу.

Анна молчала.

Когда дверь за Бироном закрылась, Василий Лукич развернул заготовленную в Москве бумагу с условиями и начал читать.

Из всего Анна поняла, что может стать царицей, но для этого она должна оставить Бирона.

— Согласна на все пункты, кроме одного, — просительно сказала Анна.

— Или же принимаете все пункты без изъятия, ибо таково желание всего народа, или же мы властны избрать на престол другую персону, — твердо сказал Василий Лукич и стал решительно сворачивать свою бумагу.

Анна испугалась.

— Ладно, ладно. Я согласна на все!

— Тогда приложите здесь вашу руку.

Василий Лукич развернул на столе лист и показал глазами на торчавшее в чернильнице перо.

Анна взяла перо, попробовала пальцем расщеп, поболтала пером в чернильнице и, старательно выводя буквы, как пишут люди, непривычные к этому занятию, написала — «По сему обещаю все без всякого изъятия содержать. Анна».

Василий Лукич склонился в низком поклоне.

— Ваше величество, через неделю вы должны выехать в Москву. Мы будем сопровождать вас. А пока прикажите отвести депутации апартаменты по соседству с вашими. Просим принимать посетителей только в нашем присутствии.

Анна согласно кивнула.

Поздней ночью курляндская герцогиня и почти императрица российская, закутавшись в платок и таясь, как горничная, нарушающая господский запрет, выбралась черным ходом из дворца и побежала в дом Бирона.

— Миленький, я подписала. Они разлучают нас с тобой, сердце мое. — Анна заплакала. — Вели, и я откажусь от всего, с тобой останусь.

— Ничего, Анхен. Главное — трон. Я буду ждать от тебя вестей из Москвы. Если ты не забудешь меня.

— Никогда не забуду, единственный мой.

Он обнял ее за плечи и поцеловал мокрые от слез глаза.

1 февраля генерал Леонтьев привез в Москву подписанные Анной кондиции, и курьеры объехали всех особ высших рангов с приглашением явиться на следующий день к девяти часам утра в Кремлевский дворец.

Сенаторы, генералитет, высшие члены Синода собрались к назначенному часу в Грановитой палате. Во дворце стояла гнетущая тишина. В соседних покоях, в переходах, на лестницах — повсюду были солдаты.

Верховники вышли к собравшимся тесной кучкой.

Князь Голицын, немного запинаясь, сказал:

— Получено письмо от государыни цесаревны Анны Иоанновны за собственноручным ее подписанием, а также кондиции, на которых она благоволит воспринять трон родительский, подписанные ею также собственноручно.

По рядам прошелестел шепот, и наступило молчание.

— Почему никто слова не молвит? — вновь заговорил Голицын, переводя тяжелый, настороженный взгляд с одного на другого. — Скажите, кто что думает. Хотя тут и не скажешь ничего, кроме благодарности милосердной государыне.

Из толпы послышался голос:

— Не понимаю и удивляюсь, отчего бы пришло государыне на ум писать кондиции!

Голицын развел руками: мол, такова воля государыни. С этим безмолвным ответом он обратился к князю Черкасскому, стоявшему в первом ряду, как бы ища у него поддержки своим словам.

— Какой же способ правления будет в России? — заикаясь, спросил Черкасский.

— По кондициям и по письму, в котором изложена воля государыни, — ответил Голицын, но тут же быстро добавил: — Верховный тайный совет готов рассмотреть все мнения, которые поступят от правительствующих особ.

Верховники так же, кучкой, удалились во внутренние покои.

На выходе из дворца к Черкасскому подошел Татищев:

— Алексей Михайлович, генерал Леонтьев привез из Митавы за крепким караулом какого–то арестанта.

Черкасский побледнел.

Глава 5. Бунт во Всехсвятском

Князь Черкасский начинал изнемогать. Появилась неприятная слабость в руках и коленях. Не находя себе места, он бродил по комнатам.

«Уж скорее бы…» — думал он.

К чему относилось это «скорее бы», он, пожалуй, и сам определенно не знал. В голове было пусто.