Славянорусский корнеслов

Прежние писатели никогда не употребляли слова несчастливец, а нынешние весьма часто. Посмотрим, кто прав. В прилагательных окончание ый переменяется на ец, когда хотим кого похулить или похвалить больше обыкновенного. Например, когда к именам, означающим пороки: лукавый, наглый, гордый, скупой, хотим присовокупить еще больше хулы и презрения, тогда говорим: лукавец! наглец! гордец! скупец! (подразумевая всегда, какой). То же и в именах, означающих добрые качества, вместо умный, красивый, молодой, говорим умница! красавец! молодец. Язык наш, богатый такими отличиями, выражает их и другими окончаниями: весельчак, смельчак вместо веселый, смелый; гуляка (вместо любящий гулять), зевака; или плутишко, воришко (вместо бранчливых плут, вор).

Когда я прилагательное счастливый превращаю в счастливец, то по свойству языка, как бы завидую такому человеку; но могу ли я ту же самую мысль иметь о несчастном! А если не могу, то как называю его несчастливцем! Что будет с языком и разумом, когда мы вместо: какой молодец! какой смельчак! какой плутишко! станем говорить: какой немолодец! какой несмельчак! какой неплутишко!

Прежние писатели не знали слова гений, но зато никого и не жаловали в сей знаменитый парнасский чин. Ныне принято оно в смысле природной остроты превосходного ума; но по злоупотреблению дается иногда весьма посредственным и даже худым писателям. Кто воспретит одному называть сим именем другого, подобного себе? Некий знаменитый писатель, исчисляя многих, названных гениями, просил увольнения стоять с ними в одном списке. У нас вошло оно в такое употребление, что скоро и между четвероногими будут гении. Мы даже спрягаем сие слово: я имею гения, ты имеешь гения. Кто не умеет слова сего употреблять грамматически, тот кого не пожалует в гении? А пожаловав и рассердясь на него, для чего после не разжаловать?

Прежние писатели не выпускали из речи нужных слов, без которых она становится не имеющей никакого смысла. Прочитав стихи:

Перводержавную
Русь православную
Боже храни!
Царство ей стройное,
В силе спокойное!
Все ж недостойное
Прочь отжени!

сказали бы: прекрасные стихи! Но для чего вместо

Царство ей стройное,
В силе спокойное,

не сказать:

Царство ей стройное
Даруй спокойное?

Тогда бы смысл был ясен. Из каких грамматик или чужеземных писателей почерпнуто никакому языку не сродное, многими ныне перенимаемое правило, чтоб выпуская из речи нужные глаголы, предпочитать ясности невразумительность? Плутарх справедливо сказал: Речь без глагола не естъречъ, но мычание. Мы, например, можем полную речь Бог да поможет тебе сказать и трудящемуся в поле земледельцу, и лежащему на одре больному; но сокращая ту же самую речь в выражение Бог помочь! можем это сказать только земледельцу, а не больному. Делать из частных свойств общие правила, ставя вместо слов так называемые тире (черточки) есть не исправлять, а портить язык. Прежние писатели не знали тире, а ныне они расплодились до безконечности.

Мы не находим в старых книгах ни скромных каменьев, ни душистой тени, ни перелетных ветерков, потому что каменья никогда не бывают болтливыми, тень не имеет никакого духа или запаха, из южных стран в северные и обратно перелетают только птицы. Если б спросили у прежних писателей, говорили ль вы святой полдень, святые травы, называли ль вы лес, гору и тому подобное родными. Нет, сказали бы они, мы называли так отца, мать, братьев или что-нибудь важное, например, страну (вместо отечество), как некто сказал:

В стране моей родной
Журналов тысячи, а книги не одной.

Если б спросить у них, а не писали ль вы: дозваться ответа бытия, или воздвигся в силе крепости своей, или барды пения! Нет, сказали бы они, мы не располагали языка своего по чужим наречиям, не залетали разумом выше ума, не называли земледельцев мужики пахания, пономарей люди звонения. Нет! Мы подобных новостей в язык свой не вводили.

Ежели у них спросить, а говорили ль вы: я видел его играть, или сын мой делает зубы, они б с нетерпеливостью отвечали: нет! нет! нет! Любя язык свой, мы не хотим более слушать таких вопросов.