Славянорусский корнеслов

Мало того: слова их от одного с нашими корня произведенные, и скорее наши, нежели их, предпочитаем своим, как-то: битва и баталия, бойница и батарея, в которых корень бит и бот, произведший глаголы у нас бить, у них battre, есть один и тот же. Еще и этого мало: мы не смеем вместо латинского globus или французского globe, употреблять наше слово клуб, и нет в этом никакой надобности, потому что имеем другое равнозначащее ему слово шар. Однако ж говорим за ними, не по-своему клуб, но по их глоб или глобус, невзирая на то, что наше клуб имеет коренное значение: оно сокращено из колуб и происходит от слова коло, означающего круглостъ. Тогда как они своему globe в языках своих не отыщут начала иначе, как прибегнув к славенскому языку. Подббных примеров можно показать великое число. Вот чему учит учитель наш, навык! Должно признаться, что по великому его участию в языке трудно ему не последовать; но надлежит, по крайней мере, беречься, чтоб, не слепо ему вдаваясь, попускать все больше возрастать и делать из языка нашего кучу языков.

Часто язык наш необдуманно разделяют на славенский и русский. Мы сие название даем языку по имени народа, назвавшегося славянами. Но неужели народ сей до принятия имени был немой, безъязычный? Неужели с того только времени стал иметь язык или переменил его на другой? Нет! Он продолжал говорить тем же языком; но по разделении сего народа на русских, поляков, чехов язык стал называться по их именам: русский, польский, чехский. При всех именах он был и есть один и тот же общий всем. Вот первое о языке понятие. Второе: язык хотя один и тот же, но у разных народов больше или меньше изменяется и получает имя наречий. Польское наречие отошло всех далее от нашего, так что мы уже и разуметь его не можем; но русское не есть наречие славенского языка, а тот же самый язык.

Если под славенским языком станем мы разуметь различие Священного Писания с светскими книгами, то каким же языком назовем язык Игоревой песни, летописцев, старинных царских грамот, народных сказок, песен? В них язык, или языки, гораздо различнее, нежели между священными и светскими книгами. Не сочтем ли мы того русского совершенным невеждою, кто скажет, что он романы и комедии понимает, а того, что поют и читают в церкви, не понимает?

Если под именем славенского языка разуметь важный, высокий слог, а под именем русского простой и средний, так это иное дело. Кто не знает, что великолепная риза и сермяжный зипун есть столько же славенское, сколь и русское; но одно из них составлено из высоких, а другое из простых слов.

Ни один язык так не отличается возвышенностью слога и слов, как наш. Латинец, например, или другой кто, скажет отец наш (рatег nosteг), но не может сказать отче наш. Француз говорит счастлив человек (heureuer l'homme), но не скажет блажен муж. Он не имеет, или имеет несравненно меньше нашего, сложных слов: говорит подобен Богу (semblable a Dieu), но не скажет богоподобный, говорит хороший голос, добрая весть (une voix agreeable, une bonne nouvelle), но не скажет ни благогласие, ни благовестив. У него нет двояких, одно и то же значащих слов, из коих одно возвышенное, а

другое простое: он равно око и глаз называет l'oeil; чрево и брюхо, le ventre, чело и лоб, le front.

У него нет ни увеличительных, ни уменьшительных, ни почтительных, ни ласкательных имен: он говорит рука (la main), но не может сказать ни ручиншца, ни ручка, ни ручонка, говорит большая мать (la grand mere), но не может сказать ни бабка, ни бабушка.

В глаголах с предлогами язык их несравненно скуднее нашего. Мы скажем добавлять, забавлять, убавлять, пробавляться или подарить, задарить, надарить, отдарить. Он все сии глаголы должен объяснять прибавочными словами и другими от разных корней глаголами.

Он не имеет и десятой доли тех слов, какими означаем мы голоса животных: блеет, мычит, кукует, грает, каркает, квакает, клекочет, курлычет, чиркует, стрекочет, токует…

Часто в ветвенном значении слова своего не найдет он коренной, породившей его мысли и должен отыскивать ее в другом языке.

Цепи или деревья слов, одно от другого происходящих, подобны у него мелкому лесу, из многих низких и маловетвенных дерев состоящему, тогда как наше древо, очевидным образом на одном и том же корне стоящее, изобильно тысячами раскинувшихся от него ветвей.