Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян

Похожим образом складывалась история изучения Хроники Галла Анонима[185]. В польской историографии второй половины XIX и начала XX в. велась дискуссия о подлинности и историчности начальной части Хроники[186]. Некоторые исследователи занимали исключительно скептические позиции по отношению к реконструкции преданий, на которых основывался Галл, и выявлению их исторической основы. Наиболее последовательно аргументировали эту точку зрения А. Брюкнер и Я.Ф. Гейслер[187]. В работах Брюкнера «ученой фикцией» считались все польские князья до Мешко I. Брюкнер в основном рассматривал вопросы историчности сведений о становлении польского государства и точности и достоверности передачи хронистом языческих представлений и обрядов древних славян. А. Гейслер сосредоточил свое внимание на литературной форме и сюжете предания о Пясте, поиске аналогий этому повествованию в христианской литературе и, соответственно, доказательстве вторичности текста Галла по отношению к христианским легендам. Между тем выявленные совпадения принадлежат к числу «бродячих сюжетов», универсальных мотивов, которые были найдены фольклористами в самых разных традициях (мотив «бога-гостя», оппозиция «скупой правитель — гостеприимный бедняк», мотив чудесного умножения пищи). На этих же основаниях христианское (евангельское) происхождение ключевых мотивов сказания о Пясте пытались доказать и современные исследователи[188].

Уже в литературе рубежа XIX-XX вв. скептическая позиция по отношению к тексту начальной части Хроники Галла Анонима подверглась аргументированной критике. В повествовании о Пясте были выявлены специфические славянские мифологические образы и мотивы, а также вполне исторически и этнографически достоверные детали.

Традиция реконструкции исторических реалий в преданиях славян, а затем и в начальных разделах Хроники Галла фактически начинается с работы Т. Войцеховского[189]. Им же подробно рассмотрены и наиболее вероятные этимологии имени Пяст — от «пясть» (кисть, кулак) или «пестовать» (кормить, воспитывать). Исследователь склонялся к последней версии и на ее основе реконструировал «династический переворот», переход власти от династии Попеля к «майордому», воспитателю Пясту (аналогичный перевороту, происшедшему в королевстве Меровингов). Легенды о начале польского государства, сохраненные в пересказах различных средневековых историографических памятников, использовал О. Бальцер в фундаментальном исследовании генеалогии династии Пястов[190]. Он же положил начало изучению рассказов о генезисе польского государства как династических легенд.

На рубеже XIX-XX вв. хроникальный рассказ о Пясте и его родственниках стал рассматриваться в качестве отголоска комплекса «аграрных» мифов, цикла мифологических сказаний, связанных с культом плодородия[191]. Отражение культа плодородия в текстах польского предания о Пясте подтвердилось, и этот тезис был принят современными учеными. Ключевым аргументом, доказывающим возможность такого истолкования, стала этимология и мифологическая семантика имен Пяста, Попеля и членов их семей[192]. Имя Пяст возводилось к обозначению втулки или оси колеса, «ступицы», имя его отца Котышко — к словам «коса», «косьба»[193], Репка — к обозначению овоща (от «репа»), имя же Попель этимологизировалось как «пепел», что позволяло связать его с историческими данными о подсечно-огневом земледелии у славян. Имя сына Пяста Семовита (фактического основателя династии) надежно этимологизируется от слова «семья» (первая часть имени — от sem, sembja, вторая — от vit, «хозяин», «владелец»)[194].

Современные исследователи на основе критики источников (сравнения письменных славянских и иностранных текстов, а также археологических данных) пытались воссоздать этапы древнейшей истории западнославянских племен и первые этапы становления дружинных, а затем раннефеодальных государств.

Среди работ, связанных с этой темой, выделяются фундаментальные исследования X. Ловмяньского, который подробно реконструировал процесс сложения польского государства. По его предположению, предания отражают эволюцию княжения полян с центром в Гнезно, а в повествовании Галла «смешаны» архаичное мифологическое предание (о Пясте и Попеле) и племенные сказания о событиях второй половины IX в.[195] В своей ранней работе Ловмяньский высказал плодотворную идею о том, что все имена князей до Мешко I (первый польский князь, принявший христианство, женившийся на кйяжне из чешского княжеского рода и известный по немецким источникам[196]) суть имена Полянских племенных божеств или предков-эпонимов (он сопоставил имя сына Пяста Семовита с именами западнославянских богов, например, Святовита)[197].

Исторический подход к легенде о Пясте и Попеле использовал К. Шляский. Для него было важно определить географические, этнографические, правовые, социально-политические реалии, стоящие за преданиями[198]. Продолжилось генеалогическое и филолого-этимологическое изучение истории первых представителей княжеского дома Пястов[199].