Славянский котел

И Ефим, довольный каламбуром, рассмеялся. Он будто бы и осмелел даже, в даль морскую перестал смотреть. Но, впрочем, тут же и снова потух, словно пар из него вдруг вышел, на грудь голову опустил и в свои, занимавшие его неотступно думы ушёл.

И так он сидел долго, может быть, четверть часа, и за это время Борис мог заключить, что собеседник его не на шутку болен. А вот чем болен, как назвать эту болезнь и чем её лечат, он не знал. Может быть, Ной Исаакович, очутившийся здесь таинственным образом и сейчас, очевидно, где–то спит безмятежно, — может быть, он определил бы точно, чем занедужил олигарх и чем лечить его, но вот он, создавший могучее средство для лечения таких больных, не знал даже и того, как такое состояние человека и называется.

А Ефим поднялся со своего места, достал из–за стола подзорную трубу, — такая, наверное, у морских капитанов бывает, — и как–то осторожно, подвигаясь боком к окну, выбрал удобное место и направил трубу на огонёк.

— А–а–а, я так и знал: катер это быстроходный, за домом моим наблюдение ведёт. Мерзавцы! Я до вас доберусь.

Бросил на стол трубу, схватился за кресло и повис над ним. Что–то хотел сказать, но горло перехватило. Кирилл и Борис взяли его руки, посадили в кресло. Было мгновение, когда Борис сомневался, надо ли ему вмешаться со своим «Импульсатором», но тут же и решился. Тронул медальон — «выстрелил». И олигарх вскрикнул:

— Голова!..

Борис обнял Ефима, стал тереть пальцами виски. К Ефиму вернулся голос, он явственно и будто бы с радостью прого- ворил:

— Так, так — хорошо!.. Лучше мне стало, лучше.

Борис поглаживал голову, проходился тёплыми мягкими пальцами за ушами. И так минут десять. А Ефим предавался неге, точно кот, которого гладит хозяин. Потом устремил осмысленный энергичный взгляд на Простакова.

— Что случилось? Что произошло? Вы же маг, волшебник!

Борис пожимал плечами; он, конечно, знал, что освежающее, оздоровляющее действие оказала на Ефима доза, всего лишь одна доза, и теперь Борис очень бы хотел, чтобы благотворное действие его лучей продолжалось. У себя на острове он наблюдал пролеченных больных: и все они без исключения расставались со своим угнетённым состоянием, и сейчас он думал: дай–то Бог, чтобы так же помогло и олигарху. Он ещё не мог представить, как это обстоятельство отразится на его дальнейшей судьбе, поможет ли это ему скорее освободиться, но что олигарх захочет налаживать с ним хорошие отношения — в этом Борис не сомневался.

Что же до Кирилла, то он не однажды наблюдал, как его братец вдруг неожиданно впадал в психологическую кому, и помочь ему в этих случаях никто не умел, но то, что происходило с Ефимом сейчас, он понять не мог. И только думал: «Неужели массаж Простакова, такой лёгкий — одно лишь прикосновение рук — так быстро и радикально оживил братца?

А Ефим вышел из–за стола, растворил окно, за которым сгущалась темень и в ночи ярче горел огонёк катера, посмотрел на него с минуту, а затем обратился к Простакову:

— Вы маг! Поразительно! Я после таких приступов неделю валяюсь, как труп, а тут… Словно холодный душ принял. И голова не болит, и спать не хочется, — да что же вы за человек? Какая сила в ваших пальцах? Ведь вы только руками ко мне прикоснулись!

Простаков ответил:

— Я биолог, знаю точки на голове, которые нужно погладить в случае, если человека посещают страхи, тревоги, — или, как раньше наши русские люди говорили, «хандра нашла». Вот она нашла на вас, а мы её отогнали.

— Надолго… отогнали?

— Думаю, что да, надолго.

Олигарх снова подошёл к окну, и теперь уже он смотрел не только на огонёк, но и на небо, где весело и призывно светили крупные звёзды, Там, на небе, была своя жизнь, и чем мечтательнее человек, чем яснее его ум и спокойнее душа, тем он больше увидит в той вселенской, недоступной и непонятной нам жизни. Ефим шире растворил окно, пустил в комнату клубы воздуха ночного океана и несмолкаемый, нарастающий к рассвету шум волны. Не поворачиваясь к собеседникам, мечтательно проговорил:

— Я тут заметил: в России к рассвету природа как бы засыпает, становится тише, а тут, наоборот: едва только над горизонтом забрезжит розовая полоска, так и волна просыпается, океан, точно старик, начинает кряхтеть, стонать, — над ним появляется одеяло, сотканное из тумана. И только с рассветом ко мне подбирается сон, и я тогда ложусь вон на том диване.

Ефим замолкает и снова приставляет к правому глазу подзорную трубу. Недовольно, словно дряхлый старик, ворчит:

— Смотри–ка: большой катер, словно боевой корабль: и пушки на борту, и ракетные установки. Да–а–а… если он шарахнет ракетой… — перья из нас полетят. Ишь, мерзавцы! Взяли меня на прицел. Я вот сейчас посплю, а потом сяду на свой ракетный катер и пойду к ним, узнаю, чего они тут под моими окнами забыли.

И к Кириллу:

— Ты где поселил нашего гостя?

— У себя в кабинете.

— Ну, тоже — нашёл место. Я его возьму к себе.

И к Борису:

— Пойдёмте, я покажу вам ваши комнаты. Вас будут охранять мои ребята, а кормить мой повар. Так–то надёжней, да и комфортнее, чем там, у Кирилла.

Простаков заметил: