Славянское фэнтези

Благодарность росла в ней, как ребенок во чреве матери, захлестывала душу теплыми волнами, рвалась наружу.

И тогда Наденька поднялась со стула. Обогнула все еще торчавший в полу нож, приблизилась к ложу и устроилась рядом со спящим.

Пьяный оборванец тут же зашевелился.

— Ш-ш-ш, — прошептала Наденька. — Это я. Я пришла.

— Да, — пробормотал он. — Это вы. Вы пришли. — Он пьяно всхлипнул. — Вы приходили ко мне не раз. И всегда во сне. Что ж, это были не самые худшие сны в моей жизни. Сны-мечты, сны-надежды. Как имя будущей княгини…

Он погладил ее по макушке.

Отвращения в ней не родилось, любовь и благодарность убивают отвращение. Слава богам, это единственное, что они способны убить.

Ясной опять был молод, кучеряв и черноус. Его губы касались ее уха, усы щекотали шею, а руки ласкали перси.

И Наденька ответила на ласку.

Он был неумел, и она помогла ему снять с нее белое невестино платье. Он был очень осторожен, и ей было почти не больно, когда он лишил ее невинности. Да, он был все еще мужчина. Но в самый главный момент — когда услада, зародившаяся внизу живота, захлестнула ей сердце, а он жестокими руками судорожно сдавил ягодицы, — раздался тихий всхлип.

Пьяные так не всхлипывают. Она все еще крепко обнимала его и бурно содрогалась от никогда не испытанной услады, но уже знала, что обнимает труп.

Нет, она не закричала. Ибо не испугалась. Ведь произошло то самое, что и должно было произойти; то самое, чего он ждал нынешней ночью и к чему был давным-давно готов. Поэтому она осторожно сдвинула с себя обмякшее мертвое тело, перевалила его на спину. Неторопливо поднялась, поцеловала мертвеца в еще теплый лоб. Затем подобрала свои тряпки, оделась и вернулась на место.

И только потом заплакала.

* * *

Утром князь Лопух, обнаружив дерзкую кражу, тут же вызвал стражников.

Через три дня «Счастливую невесту» нашли.

Самая гениальная картина великого в молодости, посредственного в зрелости и никакого в старости художника-волшебника Ясноя Ракиты стояла на старом мольберте в лачуге, где последнее лето жил бывший мастер. Труп его лежал тут же, на убогой постели, со спущенными штанами и уже начал смердеть. Наверно, старик занимался рукоблудием перед собственным творением. Тронувшись умом, забыл о возрасте, и непривычное для волшебника мужицкое наслаждение сгубило его ослабевшее сердце. Своего рода mors in coitus…

Стражники немедленно вызвали владельца картины. Князь немедленно прибыл.

И только тут выяснилось, что в последнюю ночь своей жизни умирающий волшебник зачем-то переписал «Невесту», сделав ее плачущей.

Князь нанял было реставратора, дабы вернуть картине прежний вид — благо, копии существовали, — но потом одумался: кто бы ни платил за работу и кем бы ни был в последние сорок лет Ясной Ракита, автором гениального полотна являлся он, и коли в предсмертном переписывании была его последняя воля, оную волю следовало уважать.

Реставратору заплатили изрядный аванс, и обрадованный мастер скоренько убрался восвояси — он понятия не имел, как сообщить князю, что краскам на плачущем лице «Невесты» без малого полвека, а реставрация ей пока еще не требуется.

Картину вновь заперли. Князь не приходил смотреть на первую жену без малого целое лето. А когда, вновь опившись медовухой, пришел, его чуть удар не хватил.

Через день в художественной лавке выставили на продажу доселе неизвестное полотно Ясноя Ракиты. Полотно называлось на италийский лад — «Мадонна с младенцем».

Минна Граф КУЗНЕЧИКИ

Далеко-далеко, где-то среди зеленых холмов, под синим-синим небом рассыпались разноцветным горохом домики — у того крыша красной черепицей покрыта, у этого на коньке жар-птица резная сидит, солнце встречает, а у иного в палисаднике такие цветы распускаются — залюбуешься и забудешь, куда шел, до вечера простоишь, не в силах глаз оторвать. Эта деревенька и сейчас там, и жители ее все так же пьют чай из смородинных листьев с вареньем из поленики, и пекарь ее по-прежнему знаменит своими караваями с корочкой золотой, хрустящей, да булочками с корицей, а сапожник по сей день шьет свои чудесные сапоги — мягкие, нарядные, и никакой непогоды не боятся, а уж как пойдешь в них плясать, так и не остановишься… Но не о них речь. О Мартине-кузнеце.

Мартин красивым парнем был — кудри льняные вьются, глаза синие, что тот же лен в цвету, а уж сколько у него силы да удали, а уж как пел — заслушаешься… Разожжет горн, раздует меха — и заведет песню: то нежную, то веселую, то задумчивую, а то — такую разудалую, хоть совсем пропадай. И пропадали девки: мечтать начинали, на ромашках все лето гадали, и в зеркале под Рождество все старались его, Мартина, углядеть. Одна, говорят, даже в соседнюю деревню ходила к ведунье — приворожить кузнеца пыталась. Однако бесполезно это было. Со всеми был Мартин одинаково ласков и приветлив, и ни одной из красавиц не отдавал своего сердца.