— Смотри, вон деревня Парфеново, а левее и дальше Новые Юрты…
— За которыми те самые поля?
— Не сразу, но вскоре…
Возможно, это было свойство моего детского зрения, но за Новыми Юртами (как стало понятно позже, через несколько лет — совсем недалекими) я не разглядел никаких полей. Деревня показалась мне уходящей дальним краем к самой кромке различимой местности. Это лишний раз убедило меня, что поля уже за чертой горизонта. И сердце сбивчиво затюкало…
Мы вышли на мост. Далеко внизу желтая вода вертела у быков-ледорезов неторопливые воронки (попробуй-ка туда попасть — ой-ёй-ёй…) Отчим хотел взять меня за руку, но я самолюбиво дернул локтем — не маленький. Хотя, по правде говоря, шагать у шатких деревянных перил, по жидкому дощатому настилу было страшновато. Ну, ничего, перешли. Двинулись по одноэтажным улочкам З
Белобрысый спутник в парусиновой фуражечке понимающе кивал и говорил, что постарается найти человека, у которого можно приобрести одноместный дощаник «совсем за гроши».
Кстати, через несколько лет отчим все-таки купил легонькую плоскодонку у какого-то заречного пьяницы. Но охотился на ней не часто — ведь надо было искать машину, чтобы перевозить лодку то на одно, то на другое озеро (а в ближних речных заливчиках, куда можно добраться «своим ходом», дичи становилось все меньше). В конце концов плоскодонкой завладел я, оснастил ее мачтой и парусом и с двумя друзьями-девятиклассниками (да еще с собакой Султаном) совершал на этом одноместном суденышке плавания по родной Туре. Как не потонули, уму непостижимо. Впрочем, где-то я уже писал про это…
По деревянной дороге — лежневке — мы наконец миновали заречную слободу, через засохшие болотца добрались до деревни Парфёново и по ее краю зашагали к Новым Юртам — они к Парфёнову почти что примыкали. Я вертел головой — здесь были для меня совсем неведомые края. Правда, раньше я видел эти деревни, но издалека, с высокого тюменского берега, а это все равно, что на картинке…
Нынче Парфёново и Юрты стали частью города, но в ту давнюю пору они были совсем отдельными поселениями. И вот я, пацаненок, никогда не покидавший своего города, оказался в «другом населенном пункте». Это факт представлялся мне полным особого значения и крайне важным для моей биографии (такое слово — «биография» — в ту пору я уже знал).
Улицы двух деревень были такие же, как на окраинах Тюмени, но я надеялся, что обязательно увижу что-то особенное, такое, чего в «нашем городе» нет. И… увидел! Удивительный дом!
Вообще-то он был такой же, как другие, разве что чуть побольше остальных. Обшитый потемневшими досками, с мятой железной крышей и кривыми водосточными трубами. Но над ним поднималась узкая остроконечная башня с круговым балкончиком и тонким полумесяцем на воткнувшемся в небе длинном шпиле.
Я задрал голову.
— Ой, это что?!
— Это мечеть, — сказал наш попутчик почему-то назидательным тоном. А отчим разъяснил:
— Татарская церковь. Христианские храмы всегда с крестами, а здесь, видишь, молодая луна. Такой у мусульман символ.
— А башня называется «минарет», — добавил попутчик с прежней назидательностью.
Но я уже и сам догадался! Вспомнил, что видел картинки с минаретами в книжке про Маленького Мука. И сразу представил, как сейчас медленно выйдут из-за мечети величавые верблюды с ковровыми тюками, на которых восседают невозмутимые дядьки в громадных чалмах. Но вышла обыкновенная босая девчонка с русским обличьем, лет десяти, с тощей косой, грязными коленками и в замызганном зеленом сарафане. Она тащила куда-то на веревке клочкастого пса, который упирался всеми лапами. Девчонка посмотрела на меня и показала язык. Я ответил тем же. Но этот эпизод не разрушил во мне сказочного впечатления от мечети. Все равно это был «настоящий минарет», словно где-нибудь в Багдаде. Я оглядел его от ржавой крыши до полумесяца в монокуляр. В оптическом приближении жестяной полумесяц оказался слегка помятым, но это не испортило ощущени сказкиния. Я поправил многочисленные лямки и зашагал за мужчинами.