Славное море. Первая волна

Придирчивость Антонины Петровны огорчила не только ребят. Директор школы Иван Васильевич, невысокий, широкоплечий старик с бритой головой, но с широкими седыми усами, долго косился на нее. А когда все стали расходиться, он попросил Антонину Петровну остаться.

Они уходили последними. По времени был уже вечер, но северное солнце стояло еще высоко. И как-то было не совсем ловко уходить домой раньше, чем солнце коснется гор, кольцом облегающих город.

— Простите, я так и не понял вас, почему вы были так требовательны сегодня к Геннадию Серову? — спросил Иван Васильевич с нажимом на букву «о». Он был волжанин. В 1912 году попал в якутскую ссылку и с тех пор навсегда связал свою судьбу с судьбой якутского народа. Женился на учительнице-якутке, и теперь у него около десятка внучат.

— Он только что потерял отца, — тихо говорил Иван Васильевич. — Дополнительный нажим мог привести его в смятение.

Антонина Петровна ничего не ответила.

— Ну, что ж вы молчите? Не было же в том особой необходимости?

— Нет, была, Иван Васильевич.

Она прошла еще немного молча, потом замедлила шаг.

— Другие ребята, наверное, будут учиться дальше. У них еще есть большие возможности пополнить свои прежние знания и получить новые. А Геннадий Серов может остаться на том, что имеет сейчас. А достаточно ли мы их дали ему? Вот я и хотела уточнить: хватит ли их, чтобы по-хорошему начать Серову новую жизнь рабочего человека.

— Вы решили помочь ему?

— Да. Вы знаете, мы с ним и сейчас должны быть как одно целое, вот как подорожник. И мать и школа для него надежные листья. Мы должны помочь ему укорениться на любой почве, помочь вырасти и расцвести.

Она чуть улыбнулась.

— …Знаете, так, зацвести веселыми синими сережками…

На этот раз замедлил шаги Иван Васильевич.

— Да вы, Антонина Петровна, поэт!

— Что вы? Никогда не писала стихов.

Посмотрела на безоблачное синее небо, на ослепительно белую башню новой электростанции и с грустью, как о давно ушедшем, сказала:

— А вот петь любила. И хорошо пела…

— Простите, но я вас никогда не слышал, — попытался развеселить ее Иван Васильевич.

И она сразу душевно отозвалась на эту его попытку.

— Ой, Иван Васильевич! Мы же с вами недавно работаем. Вы меня молодой и не видели.

— Да вы, Антонина Петровна, и сейчас не старая, — продолжал он тем же тоном. — Я и то часто говорю: «Он молодой, наших лет».

— Спасибо, женщине это приятно. Только вот не старая, а не пою больше.

— Это почему же?

— Муж у меня… Жили душа в душу…

— Оставил?

— Нет. Он не такой был. Разбился с самолетом на побережье. С тех пор и затихла. Запою — его вспомню, плакать начинаю.

Иван Васильевич уже не мог продолжать разговор в прежнем тоне и замолчал. Теперь говорила только она.

— С тех пор не пою больше. А вот каждое лето, когда от нас уходит десятый класс, у меня такое чувство, будто я напелась в полное свое удовольствие.

В этот вечер им трудно было разойтись сразу по домам. Старый директор с каждым шагом узнавал много неизвестного ему о своей учительнице, а ей так хотелось поговорить в этот светлый северный вечер.

Они прошли рабочий пригород и вышли на покрытую торцовой мостовой улицу Дзержинского, широкую, по-вечернему просторную. В окнах верхних этажей отражалось незакатное солнце. Внизу, вдоль широких тротуаров, зеленели молодые березы, потерявшие границу между днем и северной ночью.

Потом Иван Васильевич проводил Антонину Петровну до ее дома, крепко пожал руку и сказал, еще больше подчеркнуто выговаривая букву «о».

— Спасибо вам за сегодняшний вечер. Желаю успеха. Не забывайте наш подорожник.

Глава вторая

I

Ну, вот и все.

Мать отставила на край стола полуостывший утюг. Позвала Надю.

— А ну-ка, сложи форму.

Надя сначала примерила к груди белую блузку. Глаза засветились радостью, на губах появилась улыбка, которую не видели у нее уже много дней.

Девочка быстро сложила синюю юбку, потом, стараясь не смять рукава, положила на нее блузку.

— Теперь, кажется, все, — и Анна Ильинична устало села на табурет.

Надю собирали в пионерский лагерь. Путевку она получила от месткома электростанции, где мать работала уборщицей.

Девочка вдруг вспомнила что-то и убежала. Через минуту она вернулась и поставила, теперь уже перед Геной, ботинки.

— Я совсем забыла, что они у меня с дырой, сделай С ними что-нибудь.

Гена осмотрел правый ботинок, задумчиво покачал головой.

— Ничего себе дыра: головка совсем оторвалась. Горит на тебе все.

— Тут все по шву, — старалась уговорить его Надя, — папа сразу бы сделал.

Отец не был профессиональным сапожником, но всю обувь чинил дома сам. Гена пожалел, что мало приглядывался к его работе. Теперь до всего нужно доходить самому.

Анна Ильинична молча принесла из чулана суровые нитки. Гена скрутил из них несколько концов, навощил варом. Получилась дратва. В старом ящичке отца нашел пучок щетины. В конец каждой дратвины вплел по длинной гибкой щетинке. У сапожников эти щетинки выполняют роль иголки.