Славный мальчишка

Оги в самом начале немного сбился, перескочил через целое столетие. Геродот вопросительно завертел бородой, нацеливая ее на класс. Оги умолк и покорно опустил голову. Он не хотел видеть, кто первым поднимет руку. Он готов был и уши заткнуть, чтобы не слышать, кто первым закричит:

«Я! Я!»

Но никто руки не поднял. Никто не выкрикнул. Весь класс молчал. Напрасно учитель пытался встретиться глазами с кем-нибудь — взоры ребят ускользали. И даже самые сильные ученики отводили глаза в сторону.

— Да-а! — задумчиво прошептал Геродот.

И даже это, тихо сказанное словечко, громом пронеслось над притихшим классом.

— Кто скажет?

Обычно целый лес рук тянулся кверху — дети любили историю. Но сейчас каждый прятался за спину сидящего впереди, а на первых партах все уставились в пол.

Оги понял все. И начал сначала. Опять кое-что пропустил. Но под конец разошелся и отвечал толково. Учитель терпеливо задавал вопросы по прошлым урокам. И мальчишка отвечал. Когда Геродот задал ему последний вопрос, Оги задумался. Пожал плечами.

— Кто ответит?

Снова — молчание.

«Ясно! — сказал сам себе учитель. — Ты смотри, какие упрямые пацаны!»

В следующий перерыв школьный сторож подошел к двери их класса.

— Ребята, вы из какого класса?

— Из шестого «А».

— Румен Тодоров здесь?

— Я.

— Пойдем со мной! Заместитель директора вызывает.

Ноги под ним подкосились. По всему телу разлилась слабость. Румен поторопился уйти вперед, подальше от сторожа, а то еще другие ученики подумают, что он арестант.

— Ты что же это придумал, товарищ Румен Тодоров! — с насмешкой начал заместитель директора. — Нет! Нет! Я спрашиваю вовсе не для того, чтобы ты отвечал. Я сам отвечу. Во-первых, ты думал, что мы ничего не узнаем, дескать, все для нас останется тайной. Ошибаешься! Во-вторых, как ты думаешь, ты уже дорос до того, чтобы менять школьный порядок? А? Тебе сколько лет?

— Тринадцать.

— А мне уже сорок девять. Ты можешь сосчитать, во сколько раз это больше?

Он был математик.

— Можешь или нет?

— Три целых и десять в остатке.

— Правильно. Три целых и десять в остатке. И за все это время я ни разу не нарушил порядка. Ни тогда, когда был учеником, ни теперь — уже учителем! Что будет, если каждый станет нарушать школьный порядок? Наступит хаос!

В коридоре прозвенел звонок на урок. Заместитель директора поднял руку и педагогически помахал пальцем над головой:

— Запомни, мальчик! Запомни это хорошенько: нам не нужны реформы! Кто недоволен школьным порядком — пожалуйста, дверь перед ним открыта. Кем работает твой отец?

— Инженером.

— Пусть завтра родители зайдут ко мне.

Завтра суббота. Значит, прощай воскресенье. Мама ни за что не отпустит его в поход!

— Товарищ учитель, мой отец сейчас в командировке, а мама работает во вторую смену. Отец говорил, что вернется и… Они смогут придти в понедельник…

Заместитель директора подозрительно посмотрел на него и записал что-то в записную книжку.

— Ну хорошо, пусть — в понедельник. Можешь идти.

Румен вышел. В коридоре стояла тишина. Одни лишь дежурные находились у дверей. Учителя только-только расходились по классам. «Класс, встать!» «Класс, встать!» Начинался новый урок.

Перед дверью шестого «А» его ждала Эвелина.

— Румен, зачем тебя вызывали к директору?

Спрашивала она не из любопытства. Беспокоилась за него.

— Да так. Хотят повидать отца и мать (Ох, хоть бы не брякнула: ах, как это здорово!).

Она посмотрела на славного мальчишку чистыми синими глазами.

— А мне разрешили в воскресенье идти в поход. Мама собирается тоже — думает, что мы еще маленькие.

Помолчали.

— В четверг у меня день рождения. Приходи, пожалуйста! Придешь? Приглашаю тебя.

— Приду.

— Помнишь, как тогда Райничка, у них дома? Здорово она… Математичка идет! Бывай!

Пока учительница писала на доске условие за дачи, Румен получил по воздушной почте записку от Гоги:

«Румен, что случилось? Зачем тебя вызывали?»

Славный мальчишка написал в ответ:

«Меня кто-то предал!»

Румен передал записку Рашко, сидевшему за ним, и шепнул:

— Передай Гоге.

Рашко не удержался и прочитал. Почесал лоб авторучкой и под словами Румена вывел:

«Предатель, ты свинячий пузырь!»

Записка переходила из рук в руки и заполнялась проклятиями:

«Предатель — дубина. И руки о него пачкать не стоит!»

«Чтоб тебе три дня между лопатками чесалось и не переставало!»

«Пусть у тебя кривой зуб вырастет!»

«Эй, доносчик, и ты напишешь проклятие?»

«Будь ты проклят, предатель! На всю жизнь!»

Последние, из-за нехватки места, писали на полях, сбоку. Все следили за путешествием листа бумаги — неужели у самого предателя поднимется рука написать хоть слово? Написали все.