Славы притяженье

Ну разве мог написать такое человек, не испытавший хотя бы раз чувства абсолютного и восторженного единения с родной природой? Шолохов не представлял себя в большом городе, ему хорошо дышалось и думалось только на берегу реки или на озере, в засаде, в ожидании перелета гусей. Удивительно, но Мария Петровна, равнодушная к нарядам и магазинам, разделяла охотничье-рыболовную страсть мужа. Рассказывают, что она была метким стрелком и часто удача сопутствовала ей более, чем Михаилу Александровичу. Рыбачили они на Дону, на Хопре, а один раз в год, обычно поздней осенью, когда начинался перелет диких уток и гусей, Шолоховы выезжали в Казахстан, на озеро Чалкар. В небольшом охотничьем домике они хранили еду и одежду, сами же до морозов жили в палатке. Мария Петровна любила вспоминать один случай. Сидели они в ямке в ожидании гусей, и вдруг прямо над ними, довольно низко, показались две птицы. Она вскинула ружье, но Михаил Александрович остановил ее и сам стрелять не стал: «Это же пара, зачем разлучать их?»

Могилы М. А. Шолохова и М. П. Шолоховой

Дорожка в усадьбе Шолоховых через весь сад ведет к Дону. В последние годы жизни писателя супруги уже не предпринимали дальних выездов на природу. Но сюда, на берег, приходили каждый вечер, засиживались допоздна, внимая сумасшедшим птичьим хорам. Фруктовые деревья в усадьбе никогда не опрыскивались. Мария Петровна говорила: «Нам яблоки не так нужны, как птицы».

После смерти мужа она гуляла по саду одна. Часто сидела возле белого камня на могиле Михаила Александровича, вспоминала, мысленно беседовала с ним. Однажды на ветвях молодой ели она нашла птичье гнездо и в нем соловьиху, высиживающую потомство…

Соловьи и сейчас поют в шолоховском саду.

Жить по МАКСИМуму

Первый ректор Волгоградского государственного университета, ныне – директор НИИ проблем экономической истории России XX века и председатель Общественной палаты Волгоградской области, доктор экономических наук, заслуженный деятель науки РФ и академик многих общественных академий, профессор, основатель собственного направления в науке – таков неполный перечень заслуг М. Загорулько. Годы не мешают Максиму Матвеевичу оставаться энергичным и увлеченным, он полон планов и творческих надежд.

Говорят, с возрастом человек становится философом. Особенно, если в его жизни были препятствия, преодолеть которые дано не каждому. Более того, преодолеть мало, важнее – не ожесточиться сердцем, сохранить веру в гуманизм, способность мечтать и любить мир несмотря ни на что. Примерно так можно определить человеческое кредо Максима Загорулько. Рассказывать о себе он не любит, да и времени нет на воспоминания. И все же картины детства, юности постоянно всплывают в памяти.

Максим Матвеевич с гордостью называет себя настоящим кубанским казаком. До сих пор как самую дорогую семейную реликвию хранит он отцовскую казачью саблю – украшенную серебром, старинную, потертую. Эта сабля помнит славные дела многих прежних поколений, но и нынешний ее обладатель не уронил чести предков.

В 1929 году отца арестовали по обвинению в причастности к казачьему бунту, а затем вместе с семьей отправили на поселение в село Дивное. Здесь, на окраине Ставрополья, прошло детство Максима. Здесь его застала война.

– 1941 год, конец июня, – вспоминает он. – Мне неполных семнадцать лет. Вместе с ребятами в ночном пасу лошадей. И вдруг видим, скачет наш товарищ: ребята, война! Для нас, детей спецпоселенцев, живших без права выезда, не имевших ни газет, ни радио, это было полной неожиданностью.

Деревенские мальчишки, конечно, мечтали о военной службе, но никак не думали в одночасье оказаться на поле боя. Один из них, постарше, уже отслужил в армии и возвратился с наградой – медалью «За отвагу». Это воспринималось как свидетельство какого-то невероятного подвига. Но о настоящих подвигах никто из них тогда ничего не знал.

В сентябре 1941 года нужно было идти в десятый класс. Но учебный год не начался, потому что старшеклассников направили на строительство оборонительной линии под Ставрополь. Жили в бараках до глубокой осени. Здесь Максима приняли в комсомол, а до этого он как сын человека, запятнавшего себя перед советской властью, комсомольцем не был. Не покидало чувство обиды. Хотя в семье дети никогда не слышали от родителей ни одного слова о несправедливости или чего-то подобного. Видимо, это объяснялось природной нравственностью, внутренней культурой, часто присущей именно людям простым, малограмотным.