След

Юрий упал на землю, но и противник не удержался в седле, заземлился. Как ни скор был князь, однако тверич, пёс, оказался проворней. Опять же, в тесноте рубки орудовать ему своим кистенём было удобней, чем Юрию длинным мечом. Он и ударил первым, но и ему размахнуться как следует не было места, и от того удар у него вышел не смертельный, а только излиха подлый: ядро кистеня влетело Юрию промеж ляжек, под самый край короткой брони.

- А-а-а-а-а-а! - взревел Юрий, все ещё силясь если уж не ударить, так хотя бы ткнуть мечом тверича, отстранить, потому как вновь убийственное ядро бешено закрутилось перед его глазами, суля быструю смерть.

«Все? - подумал он. - Все?!» И хотел закричать: «Не смеешь! Не хочу того, не хочу!..»

Но здесь дикая боль достала до самого сердца, Юрий лишился сознания, и пала милосердная тьма. А когда через миг очнулся, тверич уж успокоен был вечным сном. Юрий, плотным кольцом окружённый своими, хотел пнуть его голову, безжизненно скособоченную на плечо, ан ногой не смог шевельнуть - будто то литое ядро кистеня застряло меж ног.

- К броду, к броду! - прохрипел он.

Что говорить, москвичи стояли в тот день стеной, место павших занимали живые. Однако, как отчаянно и отважно они ни противились, сила была не на их стороне. Но, знать, время было за ними.

Именно времени недостало тверичам, чтобы окончательно разнести ту живую стену в кровавые лоскуты. Именно времени им недостало, чтобы дожать москвичей до берега, опрокинуть их в Клязьму и кроваво замутить её синие воды. Уж на взгорке готовились завершить битву пешцы и лучники, подтянувшиеся с похода, но…

В свой срок склонилось солнце в закат, и было оно багровым, точно досыти крови напилось. И тьма опустилась на землю.

Под покровом той тьмы Юрий отвёл поредевшее войско в Москву.

* * *

- Казалось бы, все уже было предрешено. Москва сидела в I глухой осаде. В глухой и тесной. Тесной в прямом смысле слова, потому что многим и многим тысячам, сбившимся за стенами кремника, в самом деле было не шибко просторно. И ничто не могло улучшить положения осаждённых, а вот то, что с каждым днём им будет все хуже и хуже, было ясно.

Пока не голодали, но глядеть, как на княжьих мельнях, что на речке Неглинной, тверичи мелют в муку зерно нового долгожданного урожая, было по крайней мере обидно.

- Эй! - кричали со стен. - Подавитесь!

- Ништо! - весело отмахивались тверичи, ссыпая с возов чужое жито.

В кремнике со дня на день ждали приступа. Однако великий князь, вопреки ожиданиям, в приступ идти не спешил. Да и приуготовлений к тому никаких не велось, - ни лестниц с крюками не ладили, ни плотов не вязали, даже дома на Великой улице, что примыкала к защитному рву, не раскатывали на брёвна, чтобы в случае надобы теми брёвнами ров заложить.

Ан, выходит, Юрий-то не зря бранился, что сами москвичи Подол не пожгли, прежде чем затвориться в кремнике. Нет, видно, не собирался Михаил Ярославич «лоб расшибать» о московскую городню. Решил на измор взять жителей. И то, куда ему торопиться: до осенней распутицы время довольно, в конце концов и снега можно дождаться, вольно кормясь от окрестных московских сел. На то и намекал москвичам, нарочно велев молоть зерно у них на глазах, авось задумаются, чего ради терпят?

Да ведь и без того уже думали, крепко думали. К тому же слух о том, что Михаил Ярославич привёл с собой Александра, поначалу-то так воодушевил москвичей на измену Юрию, что некоторые уж и открыто роптали. А особо дерзкие да языкатые, коих всегда среди москвичей в достатке, кричали со стен:

- Пусть Михаил Ярославич-то явит нам нашего княжича Александра Данилыча! С ним ли пришёл-то, как сказывают?

- С ним, чай! А как же! Иначе чего б и пришёл? - отвечали тверичи, однако и сами при том простодушно и озадаченно чесали в затылках, и Александра воочию москвичам отчего-то не предъявляли.

И то было странно. Ведь и впрямь, кабы подъехал княжич под кремлёвские стены, так, поди, ни кое бесчестье перед Юрием, потому как сам беззаконен, ни кой страх перед тверичами не остановил бы москвичей открыть ворота великому князю и его новому ставленнику. А там, будь что будет! Чай, хуже-то, чем голодный измор, всё равно не сразу придумаешь…

Да вот беда, не мог Михаил Ярославич явить москвичам Александра Даниловича. Третьего дня умер княжич у него на руках. То ли отравлен - (много зелий на свете!), то ли отдал Богу душу по внезапной болезни? Так ли, иначе - не убит, не изранен, но мёртв… И истины не дознаешься!

Опять обнесли, обошли, обманули! И нет великому князю пути на Москву, хоть и стоит он под самым Боровицким холмом! Да не только потому, что безлепая смерть Александра нарушила цели, лишила смысла этот поход, по потому ещё, что смерть княжича стала первой из многих - ко всеобщему ужасу грянул мор в тверском стане.

И осталось одно спасение: бежать, бежать от Москвы, как бегут от чумы.

- Эй, на стене, москвичи! Просили явить вам Александра Данилыча? Так вот он. Возьмите его да схороните по чести. Он вам зла не желал…

На телеге прост гроб сосновый.

Сам Юрий вышел на стену, судорогой свело шею, однако усмешлив: