След

Дунь и угаснет, как свечка чахлая, а вона орёт как, откуль и сила взялась? Не токмо в тереме, а, поди, и во дворе рты разинули! Как унять её, бешеную?!

- Не зло во мне, боль кричит! О тебе жаль… А-а-а!..

Изо всех сил обеими руками он оттолкнул её, однако она лишь теснее прижалась к его ногам; тогда он сорвал убрус с её головы, ухватил за волосы, резко дёрнул вверх и на сторону да ещё коленом ударил в лицо. Захлебнулся крик кровушкой! Выкатила нестерпимые в боли глаза, а в них опять тож: страх, мольба молчаливая!

О чём?

Теперь-то знамо о чём!

Кто нашептал ей в уши его отговаривать? Кто застращал до безумия? До того, что, безропотная, она на него, на мужа своего, поднялась? А?

- А? Кто? Сказывай! Родня переяславская? Бояре московские? Людишки тверские? А? Кто? Кто тебя научил меня отговаривать?

Дико, безобразно, свирепо за волосы волочил он её по полу, пинал под ребра ногами, хлестал по щекам…

- Да говори же! Убью!

Она лишь бессвязно мычала в ответ.

Странно, что тут же на месте до смерти не забил; она уже заикала, пуская ртом розовые кровавые пузыри; да и много ли ей было надо, чтобы враз на тот свет спровадить? Поди одного удара верного и не хватило. Но тут спал порыв бешенства, опамятовался, остановился Юрий, Переводя дых и изумлённо глядя на распростёртое на полу тело Ирины. Не то чтобы совестно ему стало, просто понять не мог: пошто так зверствовал?

- Да вот же что вышло-то, - склонившись к Ирине, сказал он удивлённо. - Ить не хотел я!

- Я знаю, - сбитыми в кровь губами прошептала она.

- Так уж теперь-то скажи: кто тебя подучил? - и вздохнул, точно винясь. - Надо мне знать-то!

- Господь вразумил, - улыбнулась Ирина.

Неведомо что удержало Юрия от последнего сокрушительного удара: может быть то, что клеймо женоубийцы не в достоинство почли бы и на ханском суде?

- А ты и вовсе теперь не жилица, слышь, что ль? - сказал он.

- Я знаю, - легко и незлобно согласилась она. На том и простились…

Глава третья

Ну и далее пошло в том же духе!

Ведь знал Юрий, что нечего ему поклоны перед Максимом бить, заранее ведал, что ничего доброго из того не получится, а всё же послушал Ваньку, поплёлся-таки во Владимир!

Нет, как ни тешил себя Юрий тем, что, мол, старший он и во всём сам себе голова, ан в душе-то чуял цепкую власть тихого Иванова слова. И ненавидел за то младшего брата. Но без советов его обойтись не мог…

Широко раскинулся на овражистом высоком холме древний город, названный именем светлого князя Владимира Мономаха, что завещал потомкам крепить Русь единством пуще всего предостерегая в раздорах лить братнюю христианскую кровь.

Обилен город величавыми храмами, повсюду вскинулись в небо кресты золочёные, будто воздвигся новый Царьград. Не случайно именно сюда в «печерний», то есть в срединный, город из разорённого, напрочь обезлюдевшего Киева благочинный Максим перенёс митрополичью кафедру. Здесь отныне русское сердце! По всем законам обоюдного соподчинения мирской и духовной властей какая бы счастливая, умная мысль ни родилась в голове сильных мира сего, должны они согласовать её с сердцем - получить на путь Божие благословение.

Однако давно уж понял грек Максим, посвящённый Константинополем в русские митрополиты лет двадцать назад, что нет в этой непомерно великой земле непреложных законов - ни людских, ни Божиих!

За двадцать-то лет (и каких лет - когда кровь людская там и сям лилась как водица!) Максим многое повидал, многим восхитился и ужаснулся, да и в сущности ко всякому успел притерпеться, однако, чем более жил он в Руси, тем менее её понимал: что же в этих людях за страсть такая - самих себя и землю свою терзать? Мало безбожных татар им на голову, так нет же, кажется, более татар сами себя ненавидят! И при этом, поди, во всём мире нет народа, сильнее подверженного добру и склонного к милосердию.

Сколько ж всякого и всего вложил Господь в душу русскую! Однако, знать, по большой любви и страдания великие!

И ведь не глухи к истине! Да вся беда в том, что каждый свою истину ищет, лелеет её в душе и каждый по отдельности жаждет жить по добру… а вот все-то вместе точно бесу подвержены, словно ждут, когда он их поманит, чтобы враз предать эту истину ради лживого обольщения. Не раз в том с горечью и прискорбием убеждался митрополит Максим и, не зная, чем помочь, понимая тщету усилий, скорбел о Руси, как скорбит сын о святой и безумной матери…

Да и чем он, утомившийся жизнью семидесятилетний старик, хоть и Божий Предстоятель в этой земле, мог помочь её людям, коли слова его ничего не значат для этого жадного и тщеславного князька, вознамерившегося встать поперёк закона?..

Не мечите бисера перед свиньями, сказано. Да ведь нет у митрополита иной возможности, как словами попытаться образумить московского князя, неведомо от каких достоинств вознёсшегося в непомерной гордыне!

- …На низость Божьей помощи нет, - твёрдо сказал Максим. - Попомни то, сыне!

- Да в чём же я низок, святый отче? - вскинув светлый и дерзкий взгляд, удивлённо спросил Юрий.