След человеческий

Лето в том году выдалось знойное, душное. Мелкая зеленая травка, которой с весны зарастала улица слободки, выгорела, сделалась рыжей и жесткой. С огородов горьковато пахло сухой полынью. Даже листья молоденького тополька, что рос у них во дворе, покоробились и кое-где зажелтели.

Как-то в субботу, вернувшись с лесопилки запотевшим и запыленным, он скинул рубашку и вышел во двор помыться. Мать поливала ему из большой медной кружки и говорила:

—      Чудно вы, мужчины, моетесь — фыркаете, плещетесь. Вот и меня всю забрызгал.— Потом, совсем другим голосом, сказала: — Здравствуйте.

—      Это кому?

—      Да вон, к Нестеровым Ольга приехала.

Нестеровы были соседями Колесовых. Их племянница

Ольга жила во Владимире, но каждое лето приезжала гостить. Митя знал ее с детских лет, еще с тех пор, когда она вместе со всеми слободскими мальчишками и девчонками играла в лапту или в салочки. Они были ровесниками. Прошлым летом Ольга не приезжала. Нестеровы говорили: некогда, сдает в медицинский техникум. Впрочем, ему это было совсем безразлично...

Вымывшись и переодевшись в чистое, он вышел па крыльцо. На крылечке соседнего дома стояла Ольга. Сразу он даже не узнал ее, как изменилась она за эти два года.

На ней было легкое желтое платье с очень короткими рукавами. Насколько он помнил, она всегда была смугловатой. В слободке ее даже дразнили «цыганочкой». Но прежде он не замечал, что эта смуглота была такой золотистой и нежной, а на лице — чуть розоватой. Черные, слегка волнистые волосы ее были острижены коротко, по-мальчишечьи.

—      Здравствуй, Митя,— сказала она.

Это «здравствуй» получилось у нее как-то певуче. Он даже смутился и ничего не ответил.

Ольга усмехнулась, подошла к низенькому заборчику, разделявшему их дворы, и позвала:

—      Ну, подойди же сюда.

Митя спустился с крылечка, подошел и встал рядом с нею.

—      О, как ты повзрослел,— сказала она.— Я это заметила, еще когда ты умывался. И, гляди-ка, усики. Уже бреешься? — Она легонько, одним пальчиком коснулась его верхней губы, на которой — он-то знал! — не было никаких усиков, а просто пробивался темный пушок.— Ты в сад собрался?

—      Угу,— подтвердил он.

—      Пойдем вместе.

Старый городской сад считался у них главным, а вернее— единственным местом общественного гулянья. По субботам и воскресеньям там, в беседке, играл духовой оркестр под управлением бывшего военного капельмейстера Скачкова, и в этот сад, как по повестке, как на что-то обязательное, устремлялась вся молодежь рабочего городка. Оркестр почти без перерыва играл старинные вальсы, падеспань и особенно нравившуюся капельмейстеру польку-бабочку. Вокруг музыкальной беседки имелось некое пространство для танцев. Земля здесь так была утоптана подошвами и утрамбована каблуками, что даже лоснилась. Танцевальную площадку как бы обрамляла липовая аллея, по которой с восьми часов вечера до двенадцати ночи густым потоком кружили гуляющие. В двенадцать Скачков стучал палочкой по пюпитру, оркестр играл «Турецкий марш» и публика начинала расходиться из сада.

Когда они пришли в сад, гулянье было в самом разгаре. В листве деревьев сияли желтые груши электрических ламп. Оркестр уже второй раз играл польку-бабочку. Пахло горячей пылью и летом.

—      Возьми меня под руку,— сказала Ольга.

Под руку! В их городе по неписаным правилам считалось, что «под руку», да еще на виду у всех, парень с девушкой ходят в том случае, когда отношения между ними столь близки, что их не скрывают, и весь городок уже знает, что такая-то «гуляет» с таким-то.

Митя еще ни разу не ходил под ручку ни с одной из девчонок, а тут вдруг сама говорит: «Возьми...»

Он взял ее под руку. Чувство смущения, неловкости и в то же время неизъяснимой нежности захватило его. Казалось, через смугловатую кожу девичьей руки передавался ему жаркий ток волнующей тайны всего ее тела.

Он уже не помнит, о чем говорили они, кружа в толпе гуляющих по широкой аллее. Потом подошли к танцевальному кругу. Оркестр как раз начал «Амурские волны», и Ольга предложила:

—      Давай потанцуем.

—      Мне что-то не хочется. Ты потанцуй с кем-нибудь, а я погляжу.

Признаться в том, что он не умеет танцевать, Митя постеснялся.

Сначала ее пригласил Шурка Никитин из главной конторы, потом она танцевала с каким-то совсем незнакомым парнем, а Мите было неприятно, что это не он, а кто-то другой кружится с нею в вальсе. Наконец Ольга вернулась, возбужденная, зарумянившаяся, с сияющими глазами, и, отдышавшись, сказала:

—      Ох, совсем закружилась! Теперь давай погуляем.

—      Мне домой пора,— хмуро ответил Митя.

—      Уже?

—      Завтра надо пораньше встать и пойти по чернику.

—      Неужели поспела?

—      Нынче ранняя.

—      Митя, милый, так ты возьми и меня!

—      Я далеко пойду.

—      Ну и что же?

—      Ладно, возьму.

Они условились, что в пять часов утра Митя будет ждать ее у калитки.

—      Только не проспи.

—      Я лягу в сенцах, ты постучи,— сказала она.

Утром он осторожно постучал в тесовые сенцы Нестеровых.