След человеческий

Ребятишки гурьбой ходили за ними. Их привлекало непривычное одеяние конторщика. Казалось, что он нарядился так ради потехи, как некоторые шутники наряжались у них в поселке на святочные гулянья. Иногда ребята даже кричали ему:

—      Лобзиков, представь что-нибудь!

В ответ он то хмурился, то начинал горячо говорить, размахивая руками, и они были довольны:

—      Вот, представляет!

К осени в бывшем господском доме утвердился Совет рабочих и солдатских депутатов. Главным комиссаром там стал матрос Зотов. Наташа уехала из поселка. Лобзиков перестал появляться на митингах и одевался, как прежде, в кургузый серенький пиджачок. В конце октября из Питера пришло известие о пролетарской революции, свергнувшей Временное правительство. Перед бывшим господским домом, который теперь называли Совдепом, появилась витрина с декретами новой власти.

В марте 1918 года в Совдеп пришел Лобзиков.

—      Вот что,— сказал он.— Социалисты-революционеры уговаривали меня примкнуть к ним, но я от этого воздержался, понял, какие у них печки-лавочки. Ведь Наташка-то оказалась дочерью карачаровского попа. Теперь хочу записаться в большевистскую партию.

—      Для партии пролетариата ты, Лобзиков, еще не созрел,— сказал ему Зотов.

—      А если я примкнуть к вам решился?

—      Будем считать, что сочувствуешь, а дальше посмотрим.

—      Но вы меня куда-нибудь комиссаром назначьте, чтобы я революционную сознательность доказал.

—      Ты ее на своем месте доказывай.

—      Слушай, Михаил Егорыч,— вмешался заместитель Зотова, военный комиссар Бережков,— позавчера заведующего конным двором шлепнули. На его место нужен непьющий, грамотный человек. Может, назначим Лобзикова?

—      А что же, может, и в самом деле назначить? Пойдешь конным двором заведовать?

—      Заведующим я не пойду. Вы меня комиссаром назначьте.

—      Шут с тобой, для большей ответственности можно и комиссаром назначить. Только гляди, с комиссара и спросится вдвое...

Конный двор, насчитывавший несколько десятков подвод, был тогда основным, а вернее сказать, единственным транспортным учреждением в рабочем поселке. Заведовал этим двором подрядчик Колыбин. Недавно в Совдепе узнали, что он украл и променял на самогонку десять пудов овса. Время было суровое, за воровство ревтрибунал приговорил Колыбина к расстрелу. Вот на его-то место и назначили Лобзикова, только уже не просто заведующим, а комиссаром.

На следующий день после вступления вновь произведенного комиссара в должность по всему поселку на столбах и заборах были расклеены объявления необычного содержания, написанные круглым конторским почерком:

ДЕКРЕТ

Именем Революции категорически запрещается привязывать ломовых лошадей к деревьям, оградам, жердям и прочим предметам.

Нарушители будут караться по законам диктатуры пролетариата.

К сему —

комиссар конного двора ЛОБЗИКОВ.

Автор этого декрета был вызван в Совдеп.

—      Ты это брось,— строго сказал ему Зотов.— Декреты Советской власти издает и подписывает Владимир Ильич Ленин. Они есть определение народной жизни трудящихся. А твои бумажки — кобыле под хвост. Понял ты это? Совдеп запрещает своевольничать и глупыми писаниями марать пролетарскую диктатуру.

Декретов Лобзиков больше не сочинял. Но под нарядами на подводы и под расписками в получении фуража неизменно подписывался полным титулом: комиссар конного двора Лобзиков...

Летом в Муроме вспыхнул контрреволюционный мятеж. Отголоском отозвался он и в ближнем к рабочему поселку торговом селе Алексеевке. Там кулаки-богатеи зверски убили председателя и секретаря комитета бедноты, повесили солдата-большевика Чемерева и объявили свержение Советской власти. В поселке был создан отряд особого назначения для борьбы с алексеевскими мятежниками. Командиром отряда Совдеп назначил самого Зотова. Из слободки, где жили Песковы, в отряд зачислили семнадцатилетнего помощника машиниста Шурку Лаврентьева. Лобзикову было приказано выделить для отряда двенадцать пароконных подвод.

—      А тебя командиром обозного взвода назначим,— сказал ему Зотов.

—      Я по здоровью не подхожу,—ответил Лобзиков.— Меня и от германской-то с белым билетом освободили.

—      Эх ты, якобинец,— насмешливо сказал Бережков.

—      Ну что ж, слабодушные в этом деле только помеха. Стало быть, без тебя обойдемся,— решил Зотов.