След человеческий

Незнакомца впустили. Одежда его была бедной и, как видно, с чужого плеча. На голове запеклась кровь. Когда они остались в каюте вдвоем, с глазу на глаз, незнакомец сказал, что фамилия его Петров, он черноморский матрос с крейсера «Очаков», участник революционных событий в Севастополе, что там он стрелял в адмирала, был арестован и ему грозила виселица. Из тюрьмы удалось бежать. Он долго скрывался, но в Казани его выследили, снова схватили. Каким-то чудом он снова бежал и, не зная, где скрыться, решился на отчаянный поступок: увидев недалеко от берега пароход, подплыл к нему и вот теперь полагается на великодушие капитана...

«Сознаюсь,— вспоминает Оленин,— ни сам незнакомец, ни его странное, почти фантастическое повествование не внушали мне особого доверия. Сам я никогда ни в чем не был замешан, но слыл у полиции «красным» и поэтому опасался провокации».

И все же капитан решил помочь моряку. В свою тайну он посвятил вахтенного матроса, которого считал «революционером в душе». Беглецу сделали перевязку и поместили в отдельную каюту, под видом больного.

На следующий день «Рыбинску» предстояло отвалить из Казани в Нижний. Подойдя к пристани, капитан заметил нечто подозрительное: то там, то здесь шныряли какие-то странные субъекты. Оленин спросил у знакомого околоточного: «Что здесь происходит?» И тот по секрету сообщил: «Из тюрьмы бежал важный политический преступник, его теперь ищут...»

Из Казани отвалили благополучно. В пути, перед вечером капитан зашел в каюту, где скрывался беглец, они разговорились. Между прочим, Петров признался, что, будучи в Полтаве, он застрелил Филонова...

Об убийстве Филонова в то время много шумели. В качестве непременного члена губернского присутствия по крестьянским делам Филонов проявил особо жестокое усердие при подавлении аграрных волнений в Полтавской губернии. О его зверствах гневно писал Короленко. Неведомый мститель за крестьян, застреливший Филонова, скрылся. И вот, оказывается, этим мстителем был человек, сидевший перед Олениным...

— Это дело вашей совести,— прервал его капитан,— я же думаю теперь о вашем спасении.

Он сказал, что ехать на пароходе до Нижнего Петрову опасно. Полиция наверняка будет обнюхивать каждого пассажира. Удобнее всего высадить его ночью в Великом Враге (недалеко от Нижнего).

«Так и было сделано,— пишет Оленин.— В Великом Враге я высвистал лодку и высадил в нее моего «гостя». Он исчез в сумраке ночи. Я долго ничего не знал об его дальнейшей участи, да, признаться, и позабыл 6 нем в сутолоке навигации. Только много времени спустя конспиративным путем получил от него весточку из Женевы...»

Через год охранка все же узнала о встрече капитана с «очаковцем». Оленина вызвали для допроса в Московскую прокуратуру, и он думал, что уже не вернется оттуда. Но дело ограничилось снятием показаний. А через некоторое время Оленину удалось уехать в Италию.

Поселившись в Неаполе, Волгарь задумал написать эпопею из жизни дворянской семьи. Материалом служили рассказы отца и личные впечатления о жизни в Истомине. Когда первая часть эпопеи — повесть «Безлюдье»— была закончена, Петр Алексеевич отважился

показать ее М. Горькому. Это было уже в 1911 году. Горький жил в то время на Капри.

Сохранилось письмо Оленина-Волгаря к брату, композитору А. А. Оленину, где он пишет:

«...Передай Марусе1 просьбу от Максима Горького, приехать к нему, так как он жаждет ее услышать. Я вчера был у него на Капри целый день. Все старался устроиться в «Знании». Он ужасно обрадовался Волгарю, был необыкновенно мил и прост. Я нашел его очень интересным и интеллигентным».

Это письмо датировано 15 февраля 1911 года. Стало быть, Оленин-Волгарь был у Горького 14 февраля, оставив Алексею Максимовичу свою повесть.

Через некоторое время от Горького был получен ответ:

«Уважаемый Петр Алексеевич, я прочитал вашу рукопись и уже передал ее К. П. Пятницкому2.

Если вам интересно знать мое впечатление — позвольте мне говорить откровенно.

Вы обладаете богатым материалом, но — в повести много такого, что давно и хорошо знакомо русскому читателю и что очень замедляет ход рассказа. Архитектура повести, мне кажется, нарушена описанием рыбных промыслов. Этот эпизод, будучи интересен сам по себе, поставлен вами не на месте и — пропадает, разрушая внимание читателя.

Вы ввели его ради характеристики Дмитрия, но Дмитрию уделили очень мало места и перегрузили описательную часть.

Думаю, что «безлюдье» — основную тему повести не следовало разрывать, перенося действие в иную среду да еще столь резко отличную,— тем более не нужно, что ведь Дм. является на сцену в самом конце повести. Основной,— или во всяком случае преобладающий тон отношения помещиков к «народу» у вас добродушный, думаю, что читатель усомнится в этом.

К недостаткам следует отнести и тот факт, что вы берете дворян преимущественно в их делах и отношениях друг к другу и стушевываете их отношение к деревне, мужику. Эпоха, когда именно развивается действие повести, не ясна.

Вот какие соображения вызвала у меня ваша работа. Может быть, я не верно сужу, но — таково впечатление.