След человеческий

Не от дедов ли перешло к нему это умение? Но врожденная прозорливость мастера у него обогащена образованностью. Заводские заботы стали для Зубановых делом семейным. И это естественно: с заводом связан не только сам Владимир Александрович. Жена его также работает инженером-конструктором, а дочь учится на пятом курсе института и практику проходит тут же.

Это традиция Зубановых. Они всегда работали на заводе целыми семьями.

Высокий, стройный, красивый, инженер Зубанов и обликом, и характером, и острым пытливым умом удался в своих замечательных родичей. Иногда он заходит в заводской музей хрусталя и останавливается в молчаливом раздумье возле какой-нибудь вазы или бокала, граненных его прапрадедом. О чем он думает в эти минуты? О связи времен?

Многое связывает его с корнем, от которого пошел род мастеров Зубановых. Ведь каждая веточка на дереве питается от корней. Но как высоко поднялось это дерево! Сколь разны судьба неграмотного крепостного мастера Максима Зубанова и судьба его праправнука — инженера Зубанова.

Всю жизнь просидел Максим Яковлевич за верстаком у шлифовального колеса и за всю жизнь не выглянул за околицу Гусь-Хрустального. А праправнук его многое повидал, многому научился и все, что узнал, щедро отдает общему делу.

Несказанно удивился бы мастер Максим Зубанов, если бы каким-то чудом он сегодня попал на завод. Но одну, главную черточку сразу и безошибочно заметил бы он в своих незнакомых ему наследниках: всех их роднит высокое уважение к труду; он сказал бы:

— Нашему роду не будет на земле переводу...

10

Жизнь полна переменами. Все изменяется вокруг нас. Но порой мы не замечаем того, что происходит на наших глазах. И не потому, что мы не любопытны, а потому, что большинство перемен совершается постепенно, вроде бы незаметно. Но если отрываешься от знакомой обстановки и возвращаешься к ней спустя какое-то время, то перемены, которые произошли здесь, сразу бросаются в глаза и вызывают то грустное, то счастливое удивление. Так случается и со мной, когда приезжаю я в Гусь-Хрустальный.

Я люблю приезжать туда летом. Дорога идет по зеленому коридору. С обеих сторон подступают к ней то высокие, будто медноствольные сосны, подбитые снизу густым подлеском, то ярко-зеленый березнячок, то хмуроватая чаща темного ельника. Но вот коридор распахнется, блеснет обласканное солнцем озеро, и откроется поднявшийся вокруг него город.

В далекую пору моего детства в Гусь-Хрустальном было что-то около пятнадцати тысяч жителей и почти все знали друг друга. Если не по фамилиям, так в лицо. И знали, кто на какой улице или в какой казарме живет. Теперь чаще встречаются вовсе незнакомые люди. Во-первых, многие из тех, кого я помнил и знал, постарели и изменились до неузнаваемости, а во-вторых, приехали и уже прочно обосновались новые жители. Население города за эти годы увеличилось до семидесяти пяти тысяч. Неузнаваемо изменился и внешний вид самого Гусь-Хру-стального. Казармы перестроены в многоквартирные дома. И «половинок» осталось не так-то уж много. Большинство улиц застроено новыми зданиями. На месте старой Вышвырки развернулся массив благоустроенных четырехэтажных домов современного типа, именуемый здесь первым микрорайоном.

В центре города по соседству с хрустальным заводом появились новые магазины, большая гостиница «Мещерские зори». Тут же разместились здания горкома КПСС, городской библиотеки, редакции городской газеты «Ленинское знамя», почты, кинотеатра «Алмаз».

Кроме казарм и «половинок» прежний Гусь-Хрусталь-ный отличался от многих других городов «колышками» и «клетками», которые были непременной и своеобразной деталью городского пейзажа.

Колышками называли здесь самодельные ручные тележки на одном колесе, или, просто говоря, тачки. Колышки имелись почти у всех жителей города, и каждый делал их на свой вкус и красил масляной краской по своему выбору. Были колышки желтые, крашенные охрой, зеленые, крашенные медянкой, были синие, голубые, красные, оранжевые. С колышками ездили в лес по дрова, в магазин за продуктами, на речку — полоскать белье. Даже если всей семьей отправлялись в гости, то детишек везли с собою в колышке. Это был своего рода личный транспорт. Колышек в Гусе было больше, чем велосипедов в Гааге.

Клетками назывались крошечные деревянные клети или сарайчики. Они лепились возле казарм, на пустырях и огородах. Иные из клеток были чуть-чуть побольше собачьей конуры. Летом в них, как на дачах, жили «казар-менские», то есть те, кто ютится в душных и тесных каморках Питерской, Золотой или Генеральской казармы. В сарайчиках, сколоченных из старых досок, тоже было и тесно и неудобно, но люди утешали себя тем, что тут «своя клеточка»...

И колышки и клеточки в свое время появились от нищеты и бедности рабочего быта. Теперь уже редко-редко встретишь на улице человека с колышкой. Надобность в них миновала. В городе давно уже открылось несколько автобусных линий, а с недавнего времени появились и легковые такси.