След голубого песца

Ясовей высвободился, отошел к окну.

3

Встревоженные глаза Нюди не давали Ясовею покоя. Она ничего не спрашивала, только смотрела с затаенным страхом и вздыхала. И это было горше всего. Он не находил места, чтобы укрыться от взгляда, бередящего душу. Чувствовал его на своей спине, сидя над ученическими тетрадями. Не избавлялся и тогда, когда ходил из угла в угол, меряя комнату крупными шагами. Даже в классе казалось ему, что и сквозь стену проходят лучи этих печальных глаз.

«Как быть? Как быть? Как быть?» — неотступно, будто стук часов, бился этот вопрос в мозгу. «Всё из-за неё, все из-за неё», — появлялся ответ. Ясовею становилось не по себе, и он уходил к морю. На черной скале стоял, обдаваемый брызгами. Море всегда успокаивало его, но сегодня успокоение не приходило. Глухие удары волн о скалу отдавались в ушах. Море и облака соединились в одну мутную хлябь, и не было ей ни конца, ни края. И ледяной ветер свистел и метался вокруг, будто хотел подхватить и унести в кромешную тьму бушующей морской стихии. Потеряв счет времени, продрогший, Ясовей уходил со скалы. И ему навстречу, пробивая пелену тумана, мигали огоньки жилья.

— Доктор, можно?

Галина Васильевна стояла на стремянке, доставала книгу с полки. Она обернулась на голос.

— Заходите, Ясовей. Да что это с вами, на вас лица нет.

Он взял стул, тяжело на него опустился.

— Лица, это бы полбеды... Ни ума, ни сердца не стало, вот горе, — усмехнулся Ясовей.

— Чего-то вы мудреное толкуете. Дайте-ка пульс...

Он высвободил руку.

— Чепуха. Здоров, как бык...

Галина Васильевна растерянно смотрела на него, не зная, что делать.

— Вот что, доктор. Давайте-ка без рецепта, — сказал он вдруг таким голосом, что у неё замерло сердце. — Выслушайте меня не трубкой... Сердцем, если можете...

Если бы он знал, что происходило сейчас в груди этой девушки! А он не знал и ничего не замечал, углубленный в своё горе. Глядя в чернеющий квадрат окна, он продолжал:

— Галя, я пришел к вам, как к другу... Помните, в городе вы дали руку и сказали, что будем дружить... Ну вот, скажите мне, как быть... Прямо и откровенно...

Она стояла, кутаясь в полушалок и прижимала руки к сердцу, будто хотела удержать его в груди. Она готова была сейчас, сию минуту кинуться к Ясовею, сказать всё, всё запрятанное, затаенное, о чём старалась не думать, забыть, вычеркнуть из сердца. А произнесла невпопад:

— Я сегодня выдала Нюде бюллетень... Отпуск.

Он сначала не понял. Поняв, опустил голову.

— Да... мне говорят: ты зять кулака... Меня превратили в подкулачника... Так что же делать? Или бросить жену...

Усилием воли Галина Васильевна овладела собой.

— Опомнитесь, Ясовей. Как вы можете говорить такое!

Он не поднимал головы.

— Как вы можете такое говорить, особенно сейчас... У вас будет ребенок, понимаете, что это значит...

Она выкрутила фитиль в лампе, хотя пламя и так было ярким.

— Идите домой. Успокойтесь. Подкулачник...

Она засмеялась. Ясовей в недоумении поднял глаза.

— Ну, что смотрите, какой же вы подкулачник. Ведь все вас знают. Смешно, Ясовей...

— Вам смешно? — Ясовей взъерошился.

— Да, смешно... Как вы можете всерьез принимать то, что не стоит выеденного яйца!..

— Нет, для меня это не выеденное яйцо...

Круто поднявшись, он зашагал к двери.

— До свиданья...

— Ясовей, я вас обидела?

Она кинулась за ним, остановилась у двери. Минуту стояла, потом медленно подошла к столу. Села на стул, облокотилась. Узкие плечи высоко поднялись под полушалком.

4

Услышав о неприятностях Ясовея, приехал в школу Вынукан, будто для того, чтобы навестить своих детей. Побывал в общежитии, поворчал на сорванцов, которые носятся, как олени в осеннюю пору, удержу нет. Зашел в кухню, узнал, чем кормят ребятишек, заглянул в класс, там было уже пусто. Постоял у карты, поудивлялся, как это всё-таки могут люди всю землю знать и на бумаге нарисовать. Вспомнил, как увидел карту впервые. Разыскал то место, где Ясовей показывал тогда тундру! Вот она! Обрадовался, что сам смог найти. И школа вот обозначена. Это уж Ясовей нарисовал. «Моего-то чума не нарисовал всё-таки!» Вынукан усмехнулся, вынул карандаш, помусолил, изобразил на карте маленький чум. Подписал каракулями: Вынукана. Довольный вышел. Постучался к Ясовею.

— Можно ли, учитель? Ты ведь всё книги читаешь, бумаги пишешь, мешать-то тебе нельзя...

— Заходи, Вынукан, — обрадовался Ясовей, подхватил гостя под руку, усадил его к столу. Старый ненец проницательным взглядом окинул хозяина, отметил: позеленел парень, морщинки завелись, трудно, видать. Разговор завел обычный, об охоте, об оленях, о житейских мелочах.

— Ну, ребята-то как учатся? Книгу читать научил, бумагу писать бойко наторели. На счетах, поди, Саулову за ними не угнаться, щелкают, как ездовой олень копытами, беда быстро. Чему ещё-то учить будешь? Может, уж и хватит. По чумам распускать пора.

— Не спеши, Вынукан, дольше будем учить, больше знать будут...

— Да я не спешу. Учи. Я думал уж всему научились...

— Всего никогда нельзя узнать.

— Вот так-так! Выходит, хошь учись, хошь нет...

Ясовей хотел возразить, Вынукан замахал руками.