След крови

— Спасибо. И не выпускай вервольфов из дому. Если даже для этого придется заколотить дверь гвоздями. — Она провела двумя пальцами под стеклами очков и потерла переносицу. — Я хочу сказать, сколько раз, черт возьми, я должна напоминать им, что следует держаться подальше от этих полей? Только, боюсь, они меня все равно не слушают.

— Враг, которого они не могут увидеть или почуять, не представляется им реальной опасностью.

Она фыркнула:

— Ну, полученные ими пули, положим, вполне реальны. Дональду, между прочим, еще сильно повезло. Увидимся завтра вечером.

— Надеюсь на это. Вики? Похоже, твой друг действительно крепкий орешек?

Она снова метнула взгляд на Селуччи, пытавшегося скрыть глубокий зевок.

— Крепче многих других, но обычно мне удается его урезонить — если достаточно сильно треснуть по башке.

Повесив трубку, Вики на несколько секунд прислонилась головой к прохладному пластиковому колпаку телефонного автомата Она не могла припомнить, когда в последний раз ей настолько хотелось спать.

— Пойдем. — Селуччи засунул ее руку под свою и потащил на автостоянку, где жара встретила их влажной вязкой стеной. — Я знаю дешевый, но приличный мотель вблизи аэропорта, где персоналу нет дела до того, в какое время ты являешься, пока платишь наличными.

— Как, черт подери, ты отыскал такое место? — Зевота угрожала вывихнуть ей челюсть, а боль наступала на ушибленный висок в сапогах, подбитых гвоздями. — Ладно, проехали. — Она скользнула в машину и разрешила своей несчастной головушке безвольно откинуться на спинку сиденья. — Я понимаю, ты просто умираешь от желания начать допрос: «Почему бы вам не начать с самого начала и не рассказать все своими словами?» — Если бы ей платили хотя бы по пять центов всякий раз, когда она говорила это свидетелю, она уже была бы прекрасно обеспечена до конца жизни.

Закрыв глаза, Вики начала со встречи с Розой и Питером в квартире Генри. Когда они подъехали к мотелю, она как раз заканчивала рассказывать, как стреляли в Дональда. Единственное, что она утаила, это подлинную природу Генри. Это была не ее тайна, и не ей полагалось ее раскрывать.

К ее удивлению, единственными словами Селуччи были:

— Подожди в машине. Я закажу комнату.

Поскольку у нее не было ни малейшего намерения двигаться больше или чаще, чем было строго необходимо, она проигнорировала его тон и осталась на месте. По счастью, ключи, с которыми он вернулся, были от комнаты на нижнем этаже. В тот момент она сомневалась в своей способности подняться по лестнице.

— Отчего так тихо? — спросила она, наконец осторожно опускаясь на одну из двух кроватей. — Я ожидала услышать по крайней мере еще одну серию великолепных итальянских истерик.

— Я обдумываю ситуацию. — Майк сел на другую кровать, отстегнул кобуру и осторожно положил ее на прикроватный столик.

За исключением того, что он не знал, о чем думает. Селуччи не сомневался, что было множество подробностей, которыми Вики с ним не поделилась, а изнеможение отдаляло события этой ночи настолько, что казалось, что они произошли не с ними, а с кем-то другим. Он не мог поверить, что действительно выхватил свой пистолет. Гораздо легче было поверить в вервольфов.

— Оборотни, — пробормотал он. — Что, интересно, дальше?

— Спать? — с надеждой предположила Вики, голос ее звучал невнятно.

— Все это имеет какое то отношение к тому, что случилось прошлой весной?

— Мы ложимся? — Что-то в этом вообще не имело здравого смысла, но она была просто не в состоянии охватить это разумом.

— Не держи в уме. — Он стащил с нее очки и положил их рядом с кобурой, а затем быстро раздел ее. Вики позволила ему это сделать. Она терпеть не могла спать в одежде, но у нее не хватило бы сил избавиться от нее самостоятельно. — Спокойной ночи, Вики.

— Спокойного сна, Майк. Не беспокойся. — Она едва справилась со своими губами, чтобы выговорить последние слова. — Утром все станет ясно.

Селуччи склонился и натянул простыню ей на плечи.

— Почему-то я сильно сомневаюсь в этом, — сказал он тихо, хотя и подозревал, что его подруга этих слов уже не слышит.

Генри стоял и внимательно всматривался в ночную тьму, пытаясь разобраться в своих чувствах. Ревность — та эмоция, с которой существа, подобные ему, обучались справляться в молодости, иначе они не смогли бы жить долго. «Ты моя!» — слова эти звучали слишком драматически, особенно когда сопровождались взмахом плаща и зловещим звучанием музыки, но в реальной жизни все было совсем не так.

Волнения, следовательно, должны были достаться Селуччи.

— Человек ставит свою жизнь на кон, — бормотал Фицрой.