След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше

— Угу. У меня хорошая работа. Надежный доход, вежливые хозяева — да моя жена сейчас наверняка пляшет от счастья на могильнике в нашем дворе в Скорбном Миноре. Мои дети наконец избавились от глистов, могут ежедневно чистить зубы и пользоваться прочими современными удобствами. Да, мое невезение давно в прошлом и столь же мертво, как большинство тех, кого я когда-то знал. Да что там…

— Заткнись. Гвозди вырвались на свободу, глупец. И вместе с ними — воющие духи и призраки, но один из них возвысился над всеми остальными. Он тянет когтистые лапы, хватает души — слышал бы ты их вопли, пронзающие эфир! Хватает и пожирает и все растет и растет. Слой за слоем копится его сила, мрачная броня, не дающая прогнать его прочь, и множество его ноздрей вдыхают сладкий запах смертной жизни! До чего же славно он охотится, швыряя всех и вся в свою клыкастую, слюнявую и вонючую пасть с черными деснами! Даже сейчас я слышу пьянящий хруст костей!

— Ты что, спятила, девочка? Почему с твоих юных губ столь неподобающе доносится голос старой ведьмы?

Бена-младшая моргнула.

— Это все мама, — прошептала она, кивая в сторону трупа. — Это она говорит, предупреждает вас… Что вы так странно на меня смотрите? Неужели вас не пугает ее жуткий взгляд, сударь? Бена-старшая предупреждает нас: он там, внизу! Нет его ужаснее, и нам некуда бежать!

Эмансипор Риз со стоном сел и начал развязывать узел на лодыжке.

— Ты права, Бена-младшая. Совершенно некуда.

Он понял, что следует осторожнее вести себя с несчастной девочкой, чей разум явно пострадал в плену плетеной корзины, в обществе матери, умершей по крайней мере несколько недель назад. Пропасть одиночества оказалась чересчур глубока, и бедняжку поглотил водоворот безумия.

Бена-младшая внезапно оскалила зубы, снова заговорив голосом старухи:

— Все умрут. Кроме меня и моей дочери — когда явится он, взобравшись на мачту, и доберется до этого гнезда, он схватит за горло тебя, Неудачник. А мы будем смотреть, как он тащит тебя вниз. Мы услышим хруст твоих костей, бульканье твоей крови, влажный треск лопающихся глаз…

— Думаешь, он не почует вас обеих? Твою дочь уж точно унюхает: ее живую кровь, тепло ее дыхания, которые манят неупокоенных подобно магниту…

— Я защищу дочь! Спрячу ее! В своих объятиях, да!

С трудом поднявшись на ноги, Эмансипор прислонился к краю корзины.

— Может, и получится. Пусть Госпожа будет благосклонна к вам обеим. Что касается меня, я спускаюсь обратно…

— Не смей! Слышишь их там, внизу? Безумие! И он бродит среди них, упиваясь ужасом…

И тут, словно бы в подтверждение описанного Беной-старшей кошмара, снизу послышались новые вопли, становясь все громче. Истошные, отчаянные, звериные.

Мачта и «воронье гнездо» покачнулись, будто от удара гигантского кулака. Раздался резкий треск. Они услышали, как рея сорвалась с креплений и с грохотом рухнула на палубу.

— Худов дух! — выдохнул Эмансипор, хватаясь за край корзины.

Развернувшись кругом, он, щурясь, посмотрел вниз. По палубе метались тени, больше походившие на некое порождение кошмара, чем на реальность. Возле люка лежало безвольно раскинувшееся тело. Эмансипор не видел, что врезалось в основание главной мачты, но смог различить белые следы расщепов, почти светящиеся на фоне просмоленного дерева.

— Что-то ударило нас внизу, может даже в трюме!

Он обернулся, собираясь предупредить Бену-младшую, и успел увидеть сверкнувшую рукоятку летящего к его голове ножа.

Белая вспышка.

«Колокола, Субли! Ты что, не слышишь клятые колокола?

О жена моя, что же я наделал?»

Каким же прекрасным казалось ей это покачивание, столь мягкое и нежное! Левая грудь Пташки Пеструшки представляла собой ослепительно-белое полушарие, резко контрастировавшее с темной кожей, — отсюда и ее прозвище. Увы, эту подробность она не сумела сохранить в тайне от команды, как ей хотелось бы, — но, боги, когда ты заключена на борту корабля в обществе грубых матросов и немногих женщин, которые уродливее сморщенной задницы жреца, то что еще остается? К тому же она зарабатывала деньги, а деньги могли пригодиться, ибо кто знает, удастся ли им в очередной раз выйти сухими из воды? И потому Пташке Пеструшке очень не хотелось открывать глаза.

Особенно учитывая доносившиеся со стороны передней палубы крики. Хуже того, по трапу текла кровь — а может, просто кто-то вылил ведро соленой воды. Не самое подходящее время, чтобы намокнуть.

И все-таки Пташка Пеструшка открыла глаза. Сев, она обнаружила, что смотрит в сторону кормы, а чуть правее от нее — слегка приоткрытый люк, который ведет к каютам.

Оттуда выползало нечто мокрое, скользкое и темное, со множеством черных глаз-бусинок, хаотично разбросанных по бесформенной поверхности, бугорчатой и пятнистой. Слышалось шуршание и царапанье крошечных когтей по деревянным ступеням, слабый шорох и бульканье органов, пульсирующих под прозрачной, сочащейся жидкостью кожей. Половина лица под пурпурным наростом, который вполне мог быть печенью, на мгновение уставилась на Пташку Пеструшку остекленевшим глазом, а затем тварь переместилась дальше, и лицо скрылось из виду.