След Махно

Такой была традиция по приданию законного статуса детям. И внебрачным в том числе, если их правильно вписать в схему. И после этого можно было сколько угодно говорить о своих подозрениях, обсуждать и предполагать, кто настоящие родители ребенка, кто подкинул его повитухе, но это все было прахом и суетой. Ребенок обретал жизнь как чистокровный гражданин, и плевать на всех хотел.

Кстати, немного о чистокровности, чтобы не путали это понятие с генетикой, этнической чистотой или династичностью. Понятие о чистокровности сложилось еще в средние века, и было аналогично тому, что наши деды называли благонадежностью, а мы называем законопослушностью. Чтобы считаться чистокровным гражданином (читай — благонадежным, законопослушным), надо было соответствовать всего трем требованиям:

1. родиться в законном браке;

2. не иметь преследования со стороны властей (не иметь судимости);

3. вглубь до седьмого колена не иметь родственников, поменявших вероисповедание.

Батюшка уже готов был внести имя новорожденного Семена в свои книги учета, как тут во всеуслышание подняла голос Цетка! Она заявила, что в деле воспитания приемного ребенка не доверяет своим родителям из–за их преклонного возраста. И что, мол, коль так получилось с подкидышем, то уж лучше она запишет его на себя, и пусть тогда ее родители возятся с ним, сколько хотят. Так был разыгран спектакль, в результате которого Семен принял на себя девичью фамилию матери. А уж кто был записан отцом, о том мне не сказали, не знаю.

Приличия были соблюдены. А Нестор что же? А ничего. Откуда ему было знать, что пишется где–то в церковных книгах? Время было неспокойное, жизнь — бурная, времени на пустяки не хватало.

Почему я все это знаю? Потому что повитуха Ефросинья Алексеевна Сотник — это моя прабабка, мамина бабушка по матери. Вот так. Прожила она долго и оставила по себе потомкам многие местные тайны, которые любила рассказывать на досуге.

Но не только поэтому я все это знаю. А еще и потому, что моя мама позже стала родней этому Семену, сыну Махно. Какой родней? А вот какой.

Муж этой самой Ефросиньи Алексеевны Сотник был женат на ней вторым браком. От первого брака у него осталось много детей, которых Ефросинья Алексеевна воспитала как своих родных. Они приходились моей маме родными дядьями и тетками. Была среди них дочь Мария, впоследствии ставшая женой Никифора Сиромахи.

В семье Марии и Никифора родилась дочь Оксана. Повзрослев и выйдя замуж, она получила от односельчан кличку Майорша.

Вот эта–то Оксана (далее идут мамины слова) «…вышла замуж за Семена — первого сына бабы Цетки от Махно, старшего брата Ивана горбатого — и родила двойню: мальчика и девочку. Опять же их моя бабушка Фрося на свет принимала. Дети были слабенькие, поэтому девочка вскоре умерла, а сын Александр выжил. Позже Оксана родила Майю, девушку слегка странную… сельскую простушку… Как еще сказать? С детским умом она была. Несчастная наследственность от Махно на Семене сказаться не успела, он погиб на войне в 23 года. А дети его… сама знаешь».

Получается, если Мария была маме родной теткой, то Оксана — двоюродной сестрой. Значит, по отношению ко мне дети Оксаны были троюродными братом и сестрой. Да, я их хорошо знала, прекрасно помню.

Александр Семенович, за которым закрепилось прозвище Заяц, всю жизнь страдал больной печенью, женатым не был, впрочем, как и бабником, детей не оставил. Был он замечательно привлекательным внешне, высоким, стройным, гибким и очень умным, начитанным. А еще он умел смешить людей — рядом с ним все покатывались от хохота. Добродушный его характер, незлобивость привлекали к нему симпатии, земляки его любили.

Будучи в выпускном классе, я перенесла тяжелую болезнь печени, после чего обязана была раз в полгода являться в больницу для обязательного диспансерного осмотра. Однажды мы встретились там с Александром Семеновичем, и он очень участливо отнесся ко мне, долго делился опытом, учил, как с этой болезнью жить, как соблюдать диету. Говорил мягко, убедительно, подбадривающе.

Характерно, что Александр Семенович по причине слабого здоровья всю жизнь работал весьма умеренно, щадяще, словно для вида, а жил безбедно и припеваючи: постоянно лечится на водах, хорошо одевался, ездил по театрам, разборчиво питался, что тоже стоило денег, вообще многое позволял себе. Например, он не стригся у местного парикмахера, а ездил для этого в город, к особенным мастерам, и те из его прекрасных вьющихся волос делали просто загляденье, а не прическу. Он работал на заводе, как и мой отец — вот откуда мое знание этих деталей. Отец рассказывал дома, что в трудовом коллективе образ жизни «этого чудака Зайца» вызывал разговоры. И объяснял их тем, что «хоть и негоже считать чужие деньги, но очень небезынтересно знать, где они берутся».