След на мокром асфальте

– Так ведь работа такая, – улыбнулась Светлана Ивановна, по-доброму, мягко. – Бери пока от трудового коллектива и обязательно передай мои слова маме, пусть позвонит. И не стесняйся. Напротив, все верно решил сделать, побеспокоился о семействе. Сам-то работаешь или учишься?

– Я окончил учебу, работаю в ремесленном училище, устраивался…

Хотел было добавить, что собирался сюда, к ним, да не вышло, но вовремя прикусил язык. Что, если эта милая женщина спросит: по какой причине не вышло? Глядишь еще и деньги заберет, и будет совершенно права.

– Тогда, раз мы все решили, давай я тебе пропуск отмечу, – тут женщина спохватилась. – Ах, незадача у нас. Ты самостоятельно отсюда не выберешься, а у меня, как назло, ни минуты времени.

– Да я сам, – начал было Колька, не ощущая уверенности в том, что в самом деле справится, но тут в фанерное окошко постучали особым образом.

Светлана Ивановна, подойдя, открыла его, перекинулась парой слов с пришедшим, потом повернулась к Кольке:

– Вот отлично, как раз тебе провожатый. Погоди одну минутку.

Она взяла через окошко бумаги, отнесла их за полки, там похозяйничала и потом пригласила за собой, за дверь. В коридоре ждал человек, Светлана Ивановна представила:

– Знакомьтесь, Василий Борисович, это Коля Пожарский, сын Игоря Пантелеевича.

Колька пожал протянутую руку, человек представился:

– Инженер Ливанов. Здравствуйте, Николай Игоревич. Выведу вас из наших каменоломен, я как раз на проходную отправляюсь.

На прощание Светлана Ивановна снова напомнила передать номер ее телефона маме. Колька заверил, что все помнит и, поколебавшись, протянул-таки доброй женщине один гранат. Светлана Ивановна машинально взяла его, и, не выдержав соблазна, отломила-таки маленький кусочек кожицы, совсем крохотный, там, где топорщилась его корона-розетка, с наслаждением вдохнула:

– Батюшки, какое чудо. Аромат, как в раю, – и решительно вернула чудо-плод: – Что за выдумки. Сам ешь или сестричке отдай, пусть витаминов набирается. Всего доброго.

Она скрылась за дверью. Инженер пригласил:

– Прошу за мной. – Он развернулся четко, по-военному, но когда шел, то заметно припадал на левую ногу.

Колька последовал за ним. Несмотря на его хромоту, поспевать за Василием Борисовичем было не проще, чем за легкой на ногу Светланой Ивановной. Быстро он ковылял. В обратном порядке замелькали все эти лабиринты, переходы, спуски и подъемы, суровые стальные двери, окна, закрашенные мелом. И, что интересно, никого вокруг, пустота, шаги отдают гулом под высокими потолками, того и гляди совы заухают. Лишь однажды соткался, казалось, из ничего человек – Колька не сразу понял, что он вышел из двери, совершенно незаметной в стене, – поздоровавшись с Ливановым, хотел что-то спросить, но при постороннем говорить передумал, лишь уточнил:

– На неделе зайти к вам?

– Я в командировку отбываю. Сегодня сам загляну к вам, примерно, – инженер вскинул руку, глянул на часы, – через час с четвертью.

– Добро.

Распростились, дальше пошли петлять по коридорам. И наконец дошли до проходной, где вахтер пожелал приятного аппетита. Инженер пояснил:

– Променад у меня, Иван Иванович. Гулять иду вместо обеда, – пояснил Ливанов, – врачи настаивают. Вес начинает расти от старательной работы.

– А нога-то? Палку бы взяли мою. Неудобно вам.

Тот категорически отказался:

– Ни-ни. До упора буду на двух ковылять, а как третья понадобится, так лягу и помру.

– И это тоже верно, – согласился вахтер. – Тогда доброго пути.

Вышли через тяжелые дубовые двери, повернули направо, пошли в сторону площади Борьбы. Улица была полна народу, роились студенты-железнодорожники, ребята и девчата, галдели, горячась, о чем-то спорили, тыча пальцами в толстые тетради и учебники, накатывались волнами и уносились в свои синие дали.

В заводских коридорах было сумрачно, теперь, на свету, Колька сумел разглядеть своего нового знакомого. Имя его тоже припомнил: Ливанов Вася, батя упоминал его в разговоре с мамой, как бы удивляясь, какой хороший, толковый мужик, летчик – а туда же… Куда это «туда» и что вообще случилось, Колька, конечно, не вслушивался, но почему-то был уверен, что плохого человека в домашней беседе не будут так называть.

Он сразу подумал, что это он наведывался в Склифосовский. Медсестра все правильно описала: большой нос, видный мужик, смуглый, чернявый. Одет очень хорошо, опрятно, рубашка белая-белая. Хромает. Вот разве шрама не видно. Но в сыщика долго играть не довелось, Ливанов сам признался:

– Я заглядывал к нему. Вот и вчера заходил в Склиф, по дороге домой. Живу недалеко оттуда, на Первой Мещанке.

– И что, пустили? – спросил Колька, напоминая себе, что посещать товарища по работе в больнице не преступление, напротив, это его аттестует с лучшей стороны.

– Нет. А тебя?

– И меня нет.

– И о состоянии не говорят. Как он?

Колька заученно повторил неоднократно слышанное: тяжелое состояние, потеря памяти, речи и прочее.

– Потеря памяти? – переспросил Ливанов, повернув лицо.