След облака

— Но ведь она замужем, — усмехнулся Алексей Васильевич. — Небось у самой скоро будут дети.

Алексей Васильевич был удивлен этим разговором, ему было смешно и досадно, что вот взрослая женщина переживает, что подумает о ней взрослая дочь, он даже со злостью подумал, что та в подобных случаях не стала бы заботиться мнением матери.

Ему хотелось лежать молча, запрокинув голову, прислушиваясь к ночной жизни сада, однако он все же поборол свое раздражение.

— У меня никогда никого не было, кроме мужа, ты уж поверь мне, Алексей Васильевич. И ты не думай, что я какая-нибудь такая.

— Я и не думаю, — с досадой ответил он. — Ты успокойся.

— Нет, не успокаивай меня, Алексей Васильевич. Я не должна была.

— Да что уж теперь говорить, должна, не должна… — Досада его все росла. — Перед дочерью тебе стыдно, перед мужем тебе стыдно…

— Да, и перед ним тоже, — горько сказала она.

— Что ж сделаешь, если его давно нет. Не ты же в этом виновата. Его уже нет, а я есть. Не моя в том вина, если разобраться.

— Нет, ты этого не понимаешь, — упрекнула она его.

— Да, я этого не понимаю.

Спорить ему не хотелось, и вскоре он заснул.

Проснулся он рано — спать мешало солнце. Он осторожно подошел к окну, сел на табуретку, упершись подбородком в тонкий подоконник, и замер. Замер оттого, что внезапно и близко увидел солнце.

Это было огромное, ярко-красное с черной бахромой по краям, распухшее солнце. Оно лениво висело над поселком. Все утро вбирало оно в себя туман и росу и теперь было рыхлым и водянистым. Небо же вокруг него стало обнажено и сжато.

В саду оживились птицы. В соседнем дворе замычала корова, и мычала она не сонно, лениво, как вчера, но бодро, радуясь новому утру и этому рыхлому солнцу.

Алексей Васильевич под суету птиц, под возню кур под окном закрыл глаза и, пригревшись на солнце, совсем было задремал.

Однако ж он не спал, он лишь кружился в плавной розовой полудреме, он вроде бы забыл о себе, но вместе с тем помнил, что он в чужом доме, с ним вместе малознакомая женщина, и его даже радовало сознание, что вот сейчас, ранним утром, он не зол и не утомлен, но бодр, легок, и снова, как вчера днем, была в нем мысль, вернее сказать, не мысль даже, а так, сквозь полудрему тлело в нем все то же соображение, что вот он живет, и уверен в этом, как и в том, что никто и ничего не может с ним поделать. Так уж он устроен — вот он живет, и все тут, так уж получилось, что он имеет волю к жизни, жадность к ней, он любит все это — работать до полной усталости, по лесу ходить, мясо есть, обнимать женщин.

Он такой, какой есть, ему всегда везло, теперь же должно повезти особенно — судьба не только отпустила ему волю к жизни, она теперь подарит ему еще много лет этой воли. Он всегда жил так, чтобы ничто из радостей не проплыло мимо него. Потому что, может, кто-нибудь еще раз увидит такое же кровавое и распухшее солнце, а он нет — не увидит. Может, кто-нибудь и будет еще раз сидеть на жаркой веранде в незнакомом поселке, но только не он. И кто-нибудь будет обнимать такую же красивую женщину, но не он, не он. Он — никогда больше. И это точно.

Алексей Васильевич поднял голову, чтобы еще раз увидеть эту женщину. Анна Федоровна спала, укрывшись простыней. Видна была ее крепкая шея, полные плечи, лопатки, ямки под лопатками у самого позвоночника.

Между лопаток упало розовое пятно солнца, и оно особенно осветило белизну ее кожи. В этом розовом пятне Алексей Васильевич увидел розовую же каплю пота, и капля эта сверкала и, вобрав в себя другую каплю, струйкой поползла по плавному желобу между лопаток. Анне Федоровне, понимал он, жарко, но она даже во сне стесняется его и не смеет сбросить с себя простыню.

Словно почувствовав взгляд Алексея Васильевича, она повернулась, и теперь он увидел ее лицо. Она лежала, положив правую руку под ухо, левой же как бы поддерживала волосы. Солнце залило ее лицо розовым светом, рот ее был приоткрыт, и видны были некрупные белые зубы, она улыбалась во сне, и всего-то больше хотел сейчас Алексей Васильевич, чтобы она улыбалась именно ему.

Он рывком поднялся и, поскрипывая половицами, подошел к этой женщине, и, больно ударившись о пол коленями, лбом ткнулся в ее влажную подмышку, он до боли зажмурил веки поскрипывал зубами, поахивало, постанывало где-то в груди, в затылке и позвоночнике, а она обняла его голову, и прижала его лицо к своей коже, и гладила его волосы, и что-то говорила, но так тихо, что он ничего-то и не слышал.

Когда позавтракали и собирались возвращаться в дом отдыха, Анна Федоровна вдруг сказала:

— Мне здесь не нравится, Алексей Васильевич.

— Чем же здесь плохо? — удивился тот.

— Не нравится, и все. Вот, может, кто уже и спал на этих простынях.

— Ну, как говорится, не до жиру.

— Послушай, Алексей Васильевич, а что тебе этот дом отдыха?

— Это как же?

— А так, что мне уже и все равно. Я, пожалуй, сейчас ничего не боюсь. Даже и тебя.

— Так и что?

— А возьмем и уедем отсюда.

— Это куда же, интересно бы знать?

— А ко мне.

— Вот так так. А мне есть где приткнуться?

— У меня и будешь.

— А у тебя что — квартира отдельная?

— Дом.