След облака

Вернее сказать, это он всем говорит, что пятнадцать, а если память поднапрячь, то и все двадцать выйдут. Точно и выйдут двадцать. Федор как раз был курсантом. Или же вот только училище окончил. Он и заезжал к Генаше на день. Или же — чтоб точным быть — переночевать. Фонарево, кажется, выходило Федору по пути. А переночевать негде было. Вот тогда они и виделись в последний раз. А больше Фонарево, верно, не лежало на больших путях Федора. Так понимать следует. Они, конечно, поздравляли друг друга с праздниками, а потом вот какая история вышла.

Генаша только женился и собирался с Катей на юг, понимая, что в другой раз такого желания может и не выйти, и хотели они с Катей пару дней по Москве покрутиться, ну, и написал он Федору насчет этой пары дней, однако ж то ли Федор письма не получил, то ли получил, но служба помешала, то ли получил и служба не помешала, но боялся, что пара дней перельется в пару недель, но на письмо, словом сказать, ответа не дал. Так вот пятнадцать лет назад и зачахла их переписка. Однако сегодня это все прояснится.

Генаша вновь затруднялся соображением: ехать ему прямо сейчас либо подождать вечера.

Решив ехать прямо сейчас, Генаша бодро зашагал направо, к шумной улице, и он некоторое время приставал к спешащим людям, но получалось так, что никто не знал, где Третий Новопевческий переулок, и люди огорчались своему незнанию и Генаше, что он отвлекает их от важных столичных дел. Устав спрашивать, Генаша что-то такое отдаленно почувствовал, что никому до него хоть какого-то, хоть постороннего дела нет. У них свои дела, его же дел они узнать не успевали, да и не хотели успеть. Он бы с радостью объяснил любопытствующему человеку, откуда он, Генаша, зачем сюда пожаловал и каким стоящим делом занимается, но таких любопытствующих не было, и это очень огорчало Генашу.

И среди этих огорчений Генаша тоже как-то отдаленно понял, что и брату Федору, так-то говоря, особенного дела до него нет. Потому что если б — вообще сказать — было, обозначился бы он что-то такое поранее, нашел бы как-либо Генашу, что ли. И это открытие еще больше огорчило Генашу.

Он увидел в переулке пивной ларек и понял, что пиво отчасти даже и смоет его огорчения.

Он взял в руки кружку, отошел в сторонку, отхлебнул малость, и это было золотистое свежее пиво, и ух ты, давно такого не пивал. В каждую пору проникает, словно бы после лихой баньки принимаешь, с макушкой, с крышкой обволакивает, ах-ха-ха, вот так пиво, душистое, и вот как забирает, и, отходя от огорчений, Генаша поднял голову, и он увидел, что с крыш капает и тротуар подмокает, и он увидел, что плотная голубизна вдали размывается и над городом висит сиреневая дымка, и все ярче разливается густое солнце, лбом крутым выкатываясь над домами, обогревая последние часы зимнего неба, и вот-то получалось, что вроде как раз и можно жить, не так все вроде и огорчительно, спешить вот только не надо, суетиться, мельтешить, все вроде и поправится, вовсе еще не поздно, совсем не поздно, напротив того — весна впереди, лето впереди, да что долго судить-то — жизнь впереди.

И, допивая кружку, Генаша так сообразил: брата не повидал — полбеды, главное — нужно было себя проявить. И проявил, а дальше — кто ж это его за язык тянет. Скажет, как хотелось чтоб было: мол, Федор принял его будьте-нате, стол накрыл — Генаша на все лопатки, и все хорошо, порядок полный, и, как говорится, ладушки-где-были-у-бабушки. Да всяк позавидует. Тем Генаша и утешился.

Для верности, точнее сказать, для полноты счастья он взял вторую кружку и, отхлебывая из нее, даже радовался тому, что поскорее увидит свою Наташку. Ночь не видел, а как соскучился. И вот беда-то: он так и сяк напрягался, а все не мог наглядно представить свою младшую дочь. То есть он, конечно, помнит всю ее, но прежнюю: вот она смеется во сне, вот она покачивается, изображая Павла Ливерова, вот — ай-ай-ай — скорбно вздыхает, ожидая наказания за разбитую тарелку, но это Наташка прежняя, а вот сегодняшнюю, ну хоть убей его тут, вспомнить Генаша никак не мог.

И тогда, испуганно подумав, не случилось ли чего дома, не к добру такие коленца памяти, Генаша поспешил к вокзалу.

Когда его потом спрашивали, ну как там Москва, он отвечал всякий раз, мол, все в порядке, все на месте, а вот пиво там на удивление: хорошее все-таки, можно прямо сказать — отличное пиво.

Повесть

Единственные дни