След сломанного крыла

Я ставлю стул рядом с кроватью, сажусь и кладу голову на кровать, беру отца за руку. Усталость пронизывает мое тело. Мне хочется свернуться калачиком и заснуть. Когда я была маленькая, мы играли в игру: если я не могла заснуть, отец брал меня на руки, поднимал в воздух, и я кружилась, как самолет в небе. Он выносил меня в коридор, заносил в ванную, проносил мимо кабинета, а затем мы возвращались в спальню. Соня лежала в постели и с завистью наблюдала за нами, а отец бегал со мной на вытянутых руках по всем комнатам, пока у самолета не кончалось топливо.

— Пора самолету приземлиться, — говорил он, усаживая меня на кровать.

— А теперь меня, папочка, покатай меня! — кричала Соня. Он играл с ней в ту же игру, но я знала, что это не то. Ее полеты были короче, кончались быстрее, да и веселого волнения было меньше. Должно быть, она сама чувствовала это, потому что через некоторое время перестала просить его.

— Эрик настаивает на ребенке, — рассказываю я. Единственный звук в комнате кроме моего голоса — шум аппаратов. — Он хочет усыновить ребенка.

Папа любил Джию. Это было видно по тому, как он играл с ней. В тот день, когда она родилась, он явился в больницу, нагруженный игрушками.

— Я сказала ему: «Не сейчас», — скрип колес тележки с едой, доносящийся из коридора, говорит, что настало время завтрака. Но она всегда проезжает мимо папиной комнаты. Бессмысленно приносить тарелки человеку, зависящему от трубочки для питания. — Не пока ты лежишь здесь и борешься за жизнь.

Когда мама позвонила мне и сообщила страшную новость, я готовилась к нашей еженедельной совместной трапезе. Планировалось, что я заеду за ними и отвезу в новый ресторан, о котором слышала восторженные отзывы. Мой мобильник зазвонил как раз в тот момент, когда я продевала серьгу в ухо.

— Я уже еду, мама, — выпалила я в трубку, не дав ей произнести ни слова. Схватив ключи с каминной полки, я выскочила за дверь, продолжая держать телефон рядом с ухом.

— Триша, он в коме, — сказала она. — «Скорая» везет его в больницу.

Ее слова обрушились на меня, как водопад. Ключи упали на пол. Я застыла, словно парализованная. Пришел Эрик и отвез меня в больницу. Мы столкнулись с мамой в отделении скорой помощи. Она сказала, что врачи озадачены: он впал в кому по неизвестной причине.

— Пожалуйста, очнись, — я хожу взад-вперед по тесной комнатке. Она такого же размера, как ванная для гостей в моем доме. — Как я могу быть матерью? — Он лежит молча. Ни один мускул не дрогнет на его лице. Взяв его за руку, я шепчу: — Какой матерью я стала бы?

Его рука остается безжизненной. Оставшись без ответа, я падаю на стул и долго наблюдаю за ним, надеясь, что он подаст мне какой-нибудь знак. Но он лежит неподвижно, и я ухожу из больницы в еще большем смятении, чем прежде.

Марин

Если человека в детстве избивали, то всю свою жизнь он будет ожидать удара. Потому что так происходило всегда. Потому что у него не было ни одного хорошего дня, который не закончился скверно. За радостью следовала печаль, а страх замещал уверенность в своих силах. Это как если бы вас вечно катали на американских горках и вы не знали бы, когда кончатся бесконечные взлеты и падения. Марин всегда ставила проблемы Брента выше своих. Ее чувства напрямую зависели от его чувств.

Всего три раза в жизни Марин падала на колени и просила небеса о помощи. В первый раз она призывала богов, которым молилась Рани, сделать так, чтобы они не уезжали из Индии. Как бы ее родителей ни волновали мысли о новом мире, ей до смерти не хотелось покидать мир, который она знала и любила. Пока они упаковывали чемоданы, Рани потчевала Марин рассказами об Америке. Там на дорогах не лежат коровы. Школьники занимаются в помещениях, а не снаружи, и сидят за партами, а не в грязи.