— Простите, — сказала «солдат Джейн», неверными шагами пятясь назад, подальше от этого страшного зрелища. Ее заметно пошатывало. — Я… Простите, я не могу.
— А вот за это я его убью, — тихо, но с большим чувством пообещал Вовчик. — Привяжу мерзавца к дереву и буду отрезать маленькие кусочки, пока не подохнет. Я зоолог, я знаю, как резать, чтобы он прожил долго и все время оставался в сознании…
Пока Вовчик предавался кровожадным мечтам, Глеб огляделся по сторонам и пришел к выводу, что иезуитские планы бородатого зоолога неосуществимы. Немного в стороне от ямы, где покоились экспедиционные лошади, из кустов торчали ноги в рваных, залатанных, рыжих от старости и очень, очень знакомых кирзовых сапогах. Правый сапог был перехвачен куском изолированного провода — буквально позавчера у Пономарева отстала подметка, и он решил проблему, выпросив у хозяйственного Гриши обрывок электрического шнура. Сапоги и заправленные в них грязные, обтрепанные штанины были густо запятнаны чем-то темно-бурым, почти черным. Глеб отвел глаза и вздрогнул, напоровшись, как на колючую проволоку, на мертвый взгляд широко распахнутых остекленевших глаз.
Косматая голова Пономарева с размалеванным причудливыми разводами подсохшей крови, искаженным смертельной мукой лицом торчала из кустов как раз на уровне его роста. Это выглядело дико и неправдоподобно: выглядывающая из кустов мертвая голова и лежащие на земле, повернутые носками вниз ноги, принадлежащие одному и тому же человеку. Глеб сделал шаг вперед, и иллюзия разрушилась: стало видно, что отрубленная голова Пономарева насажена на молодое деревце со срезанной верхушкой, как рождественская звезда на новогоднюю елку.
— Я его кастрирую и заставлю проглотить собственное хозяйство, — монотонно разорялся выведенный из душевного равновесия Вовчик. — Я его…
— Ничего ты ему не сделаешь, — сказал Глеб.
— А? Чего? Это еще почему? Кто это мне помешает, уж не ты ли? Много на себя берешь, композитор. А может, вы с ним заодно?
Глеб молча показал в ту сторону, где из кустов торчали ноги в сапогах, и Вовчик моментально заткнулся, словно кто-то его выключил. «О господи!» — почти простонала где-то позади Евгения Игоревна.
Гриша первым подошел к кустам, раздвинул ветки и некоторое время смотрел на то, что там лежало.
— Да, Вовчик, ты малость опоздал, — сказал он, отступая в сторону, чтобы пропустить Глеба.
Прежде чем наклониться над убитым, Сиверов внимательно огляделся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Тогда он сосредоточился на трупе.
Пономарев лежал ничком, вытянув вдоль тела вывернутые ладонями наружу руки. Ладони у него были испачканы свернувшейся кровью, носки сапог почти соприкасались, а пятки торчали врозь. Слетевший с головы треух валялся немного в стороне, ружье исчезло. Полевой сумки «солдата Джейн» поблизости тоже не наблюдалось; впрочем, она могла оказаться внизу, под телом. Крови вокруг было чертовски много — на траве, на мху, на ветках, на камнях и старых гнилых сучьях. Над ухом у Глеба шумно, с присвистом, дышал Вовчик. Его хотелось отогнать, как муху. «Почему он так пыхтит? — мимоходом удивился Глеб. — Прямо астматик какой-то, честное слово…»
Он обернулся через плечо и увидел бледное с прозеленью, покрытое крупной испариной лицо бородача.
— Кому тяжело, может отойти, — ни к кому персонально не обращаясь, сказал Глеб. — Я должен его перевернуть, чтобы… Должен перевернуть, словом.
— Ничего, — хрипло выговорил Вовчик и вымученно улыбнулся. — Мы в морской пехоте и не такое видали. А уж в институтской анатомичке…
Он замолчал — похоже, воспоминание об институтской анатомичке не прибавило ему бодрости. Глеб слегка отодвинул его локтем, поправил норовящую съехать винтовку, наклонился еще ниже, чувствуя тяжелый запах крови и сырого мяса, и, взявшись за ветхую телогрейку, перевернул проводника на спину.
— Да, — тяжело и глухо, будто камень уронил, сказал Гриша.
Вовчик за спиной у Глеба издал хриплый булькающий звук, сильно оттолкнул стоявшего на дороге Тянитолкая и бросился прочь. Впрочем, далеко он не убежал — остановился у ближайшей сосны, уперся в нее лбом и обеими руками и стал издавать звуки, которые обычно издает человек, выворачиваемый наизнанку. Очевидно, того, что лежало в кустах перед Глебом, Вовчик не видел ни в морской пехоте, ни даже в институтской анатомичке.