След торпеды

— Опять гитара? — Марков едва не выругался.

— Хотел вам доложить… — боцман покосился на командира и отвел взгляд в сторону. — Потом раздумал. Девушка у него, товарищ командир, славная. Все бросила в Питере и к нему приехала… — И неожиданно спросил: — Матрос Егоров уходит на берег?

— Возможно, уйдет!

— Жаль…

— Странно! — воскликнул Марков. — Почему — жаль?

— Он хорошо рисует. Вам понравилось, как отделана кают-компания?

— Ничего, со вкусом…

— Так это он красил. И чайку белокрылую нарисовал.

Командир резко отрубил:

— Нам, боцман, нужны в первую очередь мастера своего дела! Документы с вами? Давайте сюда. — Марков поставил подпись, печать и вернул бумаги боцману. — Завтра получить имущество на складе вы не сможете…

— В море? — насторожился боцман.

— Сам еще не знаю…

Боцман ушел. Марков взял вахтенный журнал и стал его листать. За дверью послышались чьи-то шаги. Кто-то подошел к его каюте и остановился. Марков встал, открыл дверь. Перед ним стоял матрос Егоров.

— Разрешите, товарищ командир? — спросил он тихим, безропотным голосом, будто и не было у него с командиром разговора.

— Заходи, герой! — с усмешкой бросил Марков. — Где докладная, написали?

Матрос вошел в каюту, подождал, когда командир сел на свое место, потом хмуро бросил:

— Не написал.

— Почему? — в голосе командира прозвучал упрек.

— Раздумал.

— А я не раздумал, — откровенно сказал Марков. — Хватит. Я вашими штучками сыт по горло. Да, сыт. Морская граница, Егоров, никому не прощает слабостей. Нет, не прощает. У нас и в мирные дни бывают поединки! Я не хочу, чтобы кто-то пострадал из-за вашей оплошности. Не хочу и не имею права! Почему вы такой?

— Какой? — в глазах матроса блеснул недобрый огонек.

— Равнодушный! И девушке голову замутили… Кстати, у меня был разговор с вашим отчимом. Он просил меня побеседовать с вами насчет Светы. Рано вам семьей обзаводиться. Жить Свете здесь, видно, тяжело. Вы — в море, она — одна. К чему все это?

— Действительно… — произнес Егоров с иронией.

— Вот-вот, — подхватил Марков. — Убедите Свету, чтобы она уехала домой, к матери. После службы о любви надо думать. Я тоже не сразу женился.

— Долго выбирали невесту? — спросил матрос.

— Да нет, просто некогда было. Не мог я делить любовь между девушкой и границей. Служба — долг. А долг надо выполнять.

— Совершенно верно, товарищ командир. Долг — дело святое, его нельзя делить с друзьями, его надо самому нести.

Помолчали. Потом командир сказал:

— Если не уйдем ночью в дозор, я отпущу вас на берег. Пожалуйста, поговорите со Светой. Надо ей уехать домой.

— Поздно, — отрубил матрос.

— Почему?

— У нас будет ребенок…

— Да вы что? — растерялся Марков. — Как… Да вы что?.. Мать знает?

— Нет.

— А отчим?

— И ему не писал.

— Обидятся…

— Я этого не боюсь. Я даже рад, что у меня будет малыш…

Марков слушал Егорова, а сам думал: «Мне о ребенке сказал, а не замполиту. Значит, и я что-то значу для него». Ему хотелось сказать, что Света, судя по всему, добрая, очень к нему привязана и это надо ценить. Однако Марков строго заметил:

— Вот что, Егоров, теперь с вас спрос вдвойне. И за себя вы в ответе, и за свою семью. Я вас не виню за ту лодку, помните? Но боюсь, как бы вы снова не «отличились». У вас я ничего не прошу. Я требую что положено.

— А я боцмана надул, — неожиданно признался матрос. — Взял у него лак для поста и покрасил гитару.

Он, видно, ожидал, что Марков станет его отчитывать, а тот просто сказал:

— Лишь бы душу свою не покрасили…

— Этого не будет, товарищ командир.

Помолчали.

— Может, вам и вправду уйти на берег? — вновь заговорил Марков. — Жена рядом…

У матроса вспыхнули в глазах огоньки.

— Что, за юбку держаться? — грубо выпалил Егоров.

— Не гори порохом! — добродушно заметил Марков. — Ты лучше покажи свой характер в дозоре… А насчет женитьбы все же напиши матери. Коротко: так, мол, и так. У меня, к примеру, от матери не было никаких секретов. Тут все по совести делай.

Матрос грустно посмотрел на командира из-под густых светлых бровей и тихо произнес:

— Может, вы и правы… Кажется, я напишу домой. Света тоже так хочет.

«Задиристый, но характер в нем есть», — подумал Марков, провожая взглядом сутулую фигуру матроса.

Ночь окутала бухту. Маркову не спалось. Он думал о своем разговоре с комбригом. Оказывается, Кожанец не грузчик рижского порта — агент. Настоящий Кожанец был убит фашистами в концлагере. Его документы передали Отто Гюнтеру, разведчику фашистского рейха. Теперь он трудится на новых хозяев. Шел на связь с Коршуном.

«Кто такой Коршун, пока тебе, Игорь Андреевич, не скажу, — заметил Громов. — Скажу другое: Кожанца готовилась взять подводная лодка. Ориентиром для него должен был служить красный буй. Тот самый, который вы видели на судне у рыжего капитана, когда задержали «рыбаков» первый раз. Во второй раз этого буя на палубе судна не оказалось. Значит, капитан ночью его где-то выбросил. Для чего? Как думаешь?»

«Для подводной лодки!»

«Угадал. Этот буй не простой, в нем вмонтирован передатчик. Он принимает сигналы от подводной лодки и передает их, указывая свое место. Вот оно что, Игорь Андреевич».