След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время

План ее казался вполне выполнимым, и она, едва сняв собственный дом, принялась после репетиций зазывать скопцов к себе на чай. Увы, шел день за днем, но никто не приходил. Скопцы явно ни у кого об этом – можно ли и нужно ли к ней идти – не спрашивали, просто благодарили и отвечали «нет». Они не сговаривались, именно это ее и обескуражило, они просто не хотели идти к ней, быть с ней рядом. Она еще помнила лептаговские рассказы о том, как скопцы в Петербурге, когда он репетировал «Титаномахию», были доброжелательны и доступны, как охотно и сразу они согласились сотрудничать, и однажды после спевки в слезах побежала к нему жаловаться. Совсем еще ребенок, она добивалась от него, что ей теперь делать, пугала, что так она петь с ними больше не сможет: то они вместе, то – чужие, посторонние люди. Она была очень смешна, мила в своих обвинениях скопцов в непорядочности, неискренности, и Лептагов с радостью бы ей помог, то есть ему очень хотелось ей помочь, но как – он не знал.

В итоге он лишь долго ей объяснял, что за пределами репетиций власти у него над хором нет. Кроме того, положение скопцов и хлыстов за эти годы сильно изменилось, и, может быть, суть именно в этом, хотя он сомневается, что только в этом. В сущности, он пытался ей сказать то, что она знала и сама: они другие, совсем другие, и ему трудно себе представить, что скопцы и эсеры когда-нибудь смогут бороться вместе. Они настолько разные, что, чтобы через это переступить, одной ненависти мало. Потом он еще долго рассказывал ей, как три года назад сошелся со скопцами: корабли их тогда были разгромлены, деньги в богатых столичных общинах конфискованы, а многие сотни братьев сосланы в Сибирь на вечное поселение. В то время они совсем ослабели – и радовались каждому, кто бы их приветил. Но это в прошлом; они оказались народом очень деятельным, очень и очень. Никто от скопцов подобной прыти не ожидал, тем более правительство, ведь и трех лет не прошло, а кораблей плавает по матушке-Руси больше прежнего. Кто-то, конечно, им помог, но кто и как – что они так быстро поднялись? Правда, одна история, продолжал Лептагов, у всех на слуху.

Два года назад возник новый банк под названием «Ковчег». Учредили его четыре скопца, уже отбывшие наказание и за большую взятку выхлопотавшие разрешение вернуться в Петербург. Уставный фонд у банка был очень маленький, скопцы сумели наскрести лишь несколько тысяч рублей, и ни один серьезный человек не думал, что из этой затеи выйдет толк. Банки – вещь консервативная, пришлых там не любят. Но эти четыре скопца сделали гениальный ход: кроме совсем небольших денег, они внесли в уставный фонд и то, что некогда у себя отрезали.

«Чтобы вас не смущать, – сказал он Бальменовой, – назову это “нечто” по-скопчески, то есть шулята и ствол. Причем учредители объявили, что то – их перед Богом свидетельство, что они сами добровольно бежали от греха, от блуда, а не отсекли это себе по болезни или как-нибудь случаем, ненароком (раньше они в судах, чтобы избежать наказания, отговаривались именно болезнью или случаем)».

Шулята и ствол после кончины положат с ними в гроб, и, когда они предстанут перед Архангелом Гавриилом, это будет им пропуском в райскую жизнь. Так что они скорее снимут с себя последнюю рубаху, чем их лишатся, дадут банку разориться.

Гениталии четырех учредителей банка закатали в большие стеклянные сосуды и должны были замуровать в стену, причем сначала предполагалось, что стена будет наружной – открытой для всеобщего обозрения, но власти, естественно, воспротивились, и в конце концов им отвели место в кабинете управляющего. Хотя доступ туда открыт лишь избранным, было уже несколько попыток выкрасть сие богатство, чтобы потом стребовать с банка выкуп. Одну из них, кстати, предприняли ее собратья – эсеры.

«Интересно, что идея эта – сохранить свои шулята и ствол – совершенно противна их вере, – продолжал Лептагов, – и я убежден, что придумал ее кто-то со стороны. Раньше они к этим орудиям похоти, совратившим человека с пути добра, были совершенно безжалостны; по их учению, человек вообще получил их лишь после грехопадения, они – как бы зримые следы, древо и яблоки, напоминающие человеческому роду о грехе Адама. Впрочем, эти тонкости не столь уж и важны.

Когда банк с такой гарантией открылся, правительство приняло это за дурную шутку, посему, наверное, и действовало столь вяло, но клиенты повалили валом, и теперь возмущаться поздно. У банка сотни тысяч вкладчиков, которые никогда не позволят его тронуть. Они хоть и насквозь правоверные православные христиане – но благополучие их целиком теперь зависит от этого банка, именно он дает им возможность жить свободно, в том числе, конечно, и грешить, – так что как ни посмотри, добро финансирует грех, а грех – добро. Банк, по слухам, приносит прямо фантастические доходы, боˊльшая часть которых идет на строительство по всей Руси новых и новых кораблей. В общем, – закончил Лептагов, – община процветает, в связи с чем сделалась в своих связях крайне разборчива».