След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время

Устав, мужчины усаживались на скамьи, женщины же в свою очередь пускались в пляс. С ними продолжал плясать и пророк. Наконец и женщины, обессилев, валились на пол, а пророк всё плясал и плясал, пока наконец не приходил в исступление и не начинал быстро-быстро выкрикивать: «Вот, катит, катит Дух Святой».

Тут члены Политбюро падали перед ним на колени, крестились обеими руками и, плача, ждали, что он им скажет. Он же каждому из вопрошавших в свой черед говорил: «Вот тебе от Бога указ», – или: «Божьим указом по сошедшему на меня Духу Святому». Дальнейшее теперь хорошо известно по многим опубликованным протоколам, например, наркомвоенмору Троцкому о том, будет ли в следующем, двадцать втором году нападение Антанты на Россию: «Я, возлюбленные, Саваоф, вам скажу, в сердца ваши благодать вложу, покровом вас покрою и от злых зверей антантских закрою». Так и случилось: из-за массового рабочего движения планы Антанты свергнуть в России советскую власть тогда провалились.

Будущему наркому обороны Тимошенко в тридцать шестом году о возможности нападения немцев на СССР: «Я, Святой Дух, вас защищу и сюда в Москву никаких немцев не пущу». Наркому заготовок Рощину, спрашивавшему о том, хватит ли зерна в стране до нового урожая (май двадцать восьмого года): «Я сошлю вам с седма неба манну, что не узнает о ней и никакая Анна». Главе НКВД Ягоде (в тридцать пятом году), узнавшему, что ряд влиятельных членов Политбюро настаивают на отрешении его от должности и аресте: «Если на тебя наденут путы, я велю их долой столкнути», и так далее. После окончания пророчеств снова следовала общая молитва, а за ней, уже на рассвете, начиналось обильное пиршество. Когда члены Политбюро наедались разных сладостей до пресыщения, они шли отдыхать: тут же, рядом с молельной, в горницах всем уже были постелены кровати.

Вслед за одним из таких радений приехал в Кимры Менжинский. Он тогда прибыл в город в совершенно невменяемом состоянии, без обязательной ему по должности охраны, и Лептагов (видевший его до этого лишь раз, в свите его предшественника Дзержинского) Менжинского не узнал. Это, конечно, ничего не меняло; любому человеку, который впервые прибегал к его хору, чтобы покаяться Господу и молить Его о спасении, Лептагов давал слово вне всякой очереди. Он знал, как тяжело людям, вдруг почувствовавшим, что в них столько зла и греха, что они больше не могут в нем жить. Человек, которому это открылось, дальше и мгновения не мог оставаться без Господа.

Лептагов даже любил такие нарушения обычного порядка репетиций, в нем еще доставало азарта, куража, веры, что он просто по наитию сумеет изменить всю архитектуру общего покаяния или, того лучше, в уравновешенной и гармоничной постройке, которую возводил, сразу найти место и для этого человека, после стольких лет своеволия снова нашедшего дорогу к Богу. Он так и строил, оставляя конструкцию словно незавершенной, незаконченной, без последнего камня, потому что ни у кого не должна была возникнуть мысль, что для него места здесь нет, он лишний. Лептагов не хотел, боялся, что кто-то мог прийти к Господу, увидеть, как прекрасно то, что возведено во имя Божье, а потом уйти, чтобы своими грехами не портить это великолепие. Так что он ждал Менжинского, ждал, как и любого другого, поэтому сразу же поставил его, определил место и, едва Менжинский отдышался, дал ему петь.

Менжинский начал с того, что он всё это знал, знал и раньше, для него ничего не было тайной, он сам вместе с Дзержинским это создавал, они так это и задумали, и рады были, гордились, что получилось точно, как хотели. Но раньше он был вторым, был подчиненным, и всегда, если что-то казалось ему нехорошо, он мог сказать себе, что, в сущности, он здесь ничего не решает.

Он пел о том, как ему часто говорили, что без него было бы хуже, куда хуже, ведь он не подонок, не садист, а у них многие были настоящие садисты, сами любили и пытать и расстреливать, но еще больше было идеалистов, мечтавших о единстве рядов. С ними ему было особенно трудно, ведь они были на редкость убедительны. Они говорили, что общество пока мало спаянно, тысячи бывших дворян и контрреволюционеров разгуливают на свободе и для молодой революции ничего опаснее этого нет. А сколько так называемых колеблющихся: они ведь тоже потенциальные враги, и их тоже глупо оставлять на воле. Необходимы специальные лагеря, научно организованные трудовые лагеря, где они могли бы пройти рабочую закалку, полюбить, научиться уважать физический труд и им, этим трудом, перевоспитаться.