След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время

И дальше весь его дневник был наполнен одной ею, ею, его любовью к ней и сознанием, что соединиться они никогда не смогут. Это была едва ли не самая печальная книга, что ей приходилось читать, и минутами она его жалела: всю жизнь прожить рядом с той, кого любишь, и ни разу не сделать ее своей, – но все-таки она не смягчилась, не простила Крауса, лишь поразилась его нечеловеческой силе, выдержке, укрепилась в мысли, насколько опасным он был врагом.

Из дневника ей удалось выбрать на редкость яркие куски, окончательно дорисовывающие его образ. Образ волевого, страшного человека, который ради достижения цели не останавливался и не станет останавливаться ни перед чем. Дневник так потряс ее, что она зачитывала и зачитывала цитаты из него, никак не могла прерваться. Фактически целиком из него составился весь финал ее речи. И он был очень хорош.

Здесь было явное сходство с процессом над учителем из хлыстов, и можно сказать, что подобное построение обвинительной речи, широкое и свободное использование фактов, касающихся лично ее, сделалось вообще фирменным приемом Бальменовой. Адвокат, который ей оппонировал, был в Кимрах единственным. На любом процессе, а тем более на таком, где исход не вызывал никаких сомнений, он играл с ней в поддавки, из-за этого победа никогда не доставляла ей и капли радости. Но здесь весь зал, еще недавно бывший союзником отца Иринарха, стал на ее сторону, поддержал требование смертной казни для обвиняемого бурной овацией. То был настоящий триумф. Согласился с приговором и Краус. В последнем слове он полностью признал свою вину, каялся и, прося прощения у всех, кто из-за него пострадал, горько плакал. Правда, в Москве приговор в конце концов смягчили, заменив казнь десятью годами лагерей строгого режима. Это не было связано ни с чьим покровительством, просто режим в тот год всячески демонстрировал свой либерализм. Что было с Краусом дальше, Бальменова не знала, и не пыталась узнать, куда, в какой из лагерей он отправлен. Такое ощущение, что после приговора и он, и его судьба напрочь перестали ее интересовать.

* * *

В середине тридцатых годов, когда провал затеянной безумцами коллективизации сделался для всех очевиден, по слухам, были предприняты, причем одновременно, две попытки спасения. Идея первой исходила от сил, правящих страной, и была связана с сыном Бальменовой и хлыста: старые надежды, что теперь, когда он вырос, он объявит себя Христом и возьмет на себя человеческие грехи, в том числе и грех коллективизации, – были еще живы. Другая попытка, совсем уже легендарная, была предпринята независимо от властей, даже, как покажет дальнейший рассказ, вопреки им. Узнать о ней что-нибудь верное, даже то, была ли она на самом деле или это просто народная фантазия, мне не удалось. Я всё же убежден, что основа ее истинна, а детали – так ли они важны?

Интересно, что об отце Иринархе снова заговорили в Кимрах сразу же после того, как его приемный сын уехал в августе 1938 года в археологическую партию под Ташауз, и в городе стало известно о надеждах, которые на него возлагаются. За первой волной известий, вполне обычных: номер и местонахождение лагеря, где он отбывает срок, – без перерыва пошла вторая, наполненная бездной фантастических и чудесных подробностей. Может быть, и вправду, как я слышал от одного неглупого человека, это просто была длинная-предлинная восточная сказка, так необходимая людям в те горькие дни, – новый вариант «Тысячи и одной ночи». Она оказалась очень популярна, сумела даже, причем будто и не заметив ее, перевалить начало войны, и затухла лишь осенью сорок второго года.

Главным и единственным героем этой истории был священник, отец Иринарх, который, что, наверное, естественно, словно две капли воды походил на того Крауса, пророка и революционера, которого они столь хорошо знали. Он не изменился совсем, просто судьба перенесла его в другое место, в другой мир, но и там, постепенно привыкая и обживаясь, он однажды, как и в Кимрах, вдруг понимал, что так продолжаться больше не может. И тогда он поднимал или людей, или скот, и вел их той дорогой, которую считал правильной и справедливой. Ясно, что повторять здесь одну за другой новеллы об отце Иринархе я не собираюсь, но изложить их фабулу можно довольно коротко, и я не думаю, что это чему-то помешает.