След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время

Впрочем, всем было ясно, что это частный случай. Общие же принципы готовящейся реформы верны, и менять в них что-либо нет никакой необходимости. В итоге ее окончательный проект был готов к лету сорок первого. Осенью того же года она должна была пройти обкатку на территории Ставропольского края, среди народов самых разных обычаев и культур, а весной следующего, сорок второго, после одобрения Верховным Советом, вся страна должна была перейти к новым семейным отношениям. Основой реформы стали следующие два положения:

1. На всей территории Советского Союза полностью и окончательно уничтожаются старые семейные отношения, все браки объявляются недействительными, все дети – незаконнорожденными. В точном соответствии с биологической наукой новыми братьями и сестрами объявляются граждане СССР, внешне абсолютно похожие друг на друга и различающиеся по году рождения не более чем на три года. Граждане, столь же абсолютно похожие на них, но рожденные на 20 лет раньше, назначаются их отцами и матерями, на 40 и более лет – дедами и бабками.

2. Новый брак, заключенный между гражданами СССР, означает одновременное вступление в брачные отношения всех их братьев и сестер.

Преимущества новой семьи были очевидны. Коллективизм, полная взаимозаменяемость ее членов дали бы возможность партии буквально в несколько лет воспитать нового человека. Задача эта представлялась такой важной, что проведение реформы было решено поручить испытанным бойцам НКВД, которые в свое время столь успешно боролись с беспризорничеством.

Документы и особенно фотографии, хранящиеся в архивах органов, делали возможным в кратчайший срок решить основную задачу – формирование новых семей и розыск отцов и матерей, братьев и сестер, раскиданных по необъятным просторам нашей Родины. Но всему помешала война. Она заставила отложить и эти планы, в разработку которых мой отец вложил всю свою жизнь, но осуществления которых так и не дождался. Он умер в Москве в январе сорок девятого года.

До бумаг деда руки у меня дошли лишь через три года. Я тогда по приглашению «Известий» вернулся в Москву; в нашей старой квартире жила сестра с мужем, и я поселился в комнатке деда. Со дня его ареста прошло почти двадцать лет, но в маленькой шестиметровой комнате так никто постоянно и не жил, лишь иногда ночевали наезжавшие в Москву родственники. В ней до сих пор сохранилось немало его вещей и даже кое-какие бумаги, не изъятые при обыске.

День мой в Москве делился на две четко очерченные части: всю первую половину дня я лихорадочно писал, безуспешно пытаясь выполнить в срок взятые на себя обязательства, а по вечерам разбирал вещи и бумаги деда, смотрел фотографии нашей некогда многочисленной семьи. Детские воспоминания и семейные предания стали постепенно возобновляться во мне.

От деда я часто слышал рассказы о его братьях и сестрах, о родителях и деде с бабушкой, и вот теперь эти люди начали возвращаться ко мне. Они приходили каждый вечер, как и рождались, – один, потом другой, и я даже не заметил, как во мне проснулась память моего деда, и тогда я сам, поколение за поколением, стал спускаться вниз, к началу. Медленно, шаг за шагом, я собирал наши семейные предания, и только через много лет, совсем недавно, лакун стало меньше, края рассказанных мне историй и легенд сблизились, начали цеплять друг друга и наконец соединились в

Историю моего рода

Две вещи объединяют мой род: убеждение, что каждый из нас бессмертен, погибнуть мы можем только насильственной смертью (действительно, никто еще в нашем роду не умер в своей постели), и запрет мужчинам носить кальсоны. Мой дядя, старший брат отца, был зимой сорок второго года уличен в том, что надевал под брюки дамские чулки (кальсоны он надеть все-таки не осмелился), и лишен уже после войны первородства – два дня его не кормили, а на третий он за чечевичную похлебку продал первородство брату.

Это была не первая его голодовка. В сороковом году дядя тридцать дней голодал во внутренней тюрьме Лубянки, требуя, чтобы ему ежедневно давали головку чеснока (он его не ел). История этого дикого по тем временам требования проста – он знал, что ему так и так не выйти живым. Как ни странно, дядя добился своего и несколько дней в самом деле получал чеснок. Просидел он меньше года, а в августе сорок первого, через месяц после начала войны, дело вдруг прекратили и его с несколькими другими нужными военной промышленности инженерами выпустили. Он умирал от дистрофии, и жена – геолог – увезла его вместе с партией в Башкирию, отпоила кумысом, выходила. Говорят, что мужчинам в нашем роду вообще везет с женами.