След в след

Подкармливает и помогает всем окрестным кошкам. Кроме трех своих у нее дома обычно живут одна-две больные, подобранные на улице. Когда я познакомился с Натальей Валентиновной, ее пациентом был розовый, с бельмом на глазу, кот. У него было воспаление легких, он хрипел и сухо, как человек, кашлял. Несколько раз он исчезал, но потом возвращался. Зимой шестьдесят первого года, когда кот был уже совсем плох, он снова ушел и больше не вернулся. Наталья Валентиновна долго горевала о нем и говорила, что он ушел, потому что не хотел умирать у нее дома.

Старательно подчеркивает, что и она, и все ее родные были атеисты, но говорит, что дважды, когда они обращались к Богу, Он помог им. В 1903 году ее трехлетний двоюродный брат Костик забрался на крышу дачной террасы, только что прошел дождь, он поскользнулся, покатился вниз и, ударившись о крыльцо, повредил себе позвоночник. Два года он был полностью парализован. Родители возили его и в Москву, и в Петербург, там ребенка смотрели все тогдашние светила, и приговор был однозначным: они сами врачи и должны понять, что ничего сделать нельзя и ребенок двигаться уже никогда не будет.

Когда Костику было пять лет, им снова пришлось поселиться на той же даче. Костик лежал в саду на соломенной кушетке, мать была в доме. Ей показалось, что он зовет ее, она подошла к Костику и спросила, не надо ли ему чего-нибудь. Он сказал ей, что больше не хочет жить. Не помня себя, она схватила мальчика в охапку и побежала по дороге, которая шла в Акатов Алексеевский монастырь. Там в старой церкви она положила его на каменный пол и стала молиться. Она молилась несколько часов, не помнила, что он с ней, и очнулась из-за того, что он, стоя рядом, трогал ее плечо и говорил:

— Мама, мама, пойдем отсюда, здесь холодно.

Сама Наталья Валентиновна в тринадцать лет заболела костным туберкулезом. Лечили ее многие врачи, но безуспешно. Зимой, когда на ноге открылся свищ, ее перевезли в больницу. Месяц температура была под сорок. Она часто бредила, но когда была в сознании, понимала, что умирает. В больнице ей приснилось, что если она отстоит обедню в Митрофаниевом монастыре, свищ закроется. Она стала просить свою мать отвезти ее туда. Семья была неверующая, мать не соглашалась и не понимала ее. Наконец брат матери сказал ей:

— Сделай, как хочет Наташа, хуже не будет.

В феврале на лошадях, укутав в шубы, ее забрали из больницы — она хотела умереть дома. По дороге, у Митрофаниева монастыря отец остановил сани и отнес Наташу в церковь. Там он усадил ее у ковчега с мощами Митрофания и оставил одну. После обедни он вернулся за ней и они поехали домой. Через неделю свищ закрылся, туберкулезный процесс остановился, и она, хоть и осталась хромоножкой, выздоровела.

Последние годы своей жизни Федор Николаевич по-прежнему объяснял себе, что скоро его партия начнет действовать, но я уже знал, что это не так. Партия нужна была ему только ради нее самой, он хотел лишь ее укрепления и расширения, а не борьбы. Он обманывал себя, убеждая, что партия еще не отлажена, не совершенна и, следовательно, не готова. Как лектор, он брал командировки от общества «Знание» и ездил по всей стране от Ленинграда до Владивостока, завязывая тысячи новых знакомств и связей. Охотнее всего Федор Николаевич сходился со стариками, через них его партия включала в себя людей, которые уже давно умерли, власть ее расширялась, захватывая теперь и прошлое.

К середине семидесятых годов в партию Федора Николаевича входили уже все люди, которые жили в то время в России, и все, с кем они когда бы то ни было встречались. Но и тогда он не пустил ее в ход. Напротив, как я уже говорил, 13 января он начал жечь бумаги, касающиеся его деятельности. В дневнике за день до этого им была сделана запись: «Я рад, что на мне все кончится, что у меня не будет наследников и дело моей жизни, моя партия, умрет вместе со мной».

По просьбе Оли — моей дочери и его внучки — я хочу завершить историю жизни Федора Николаевича на другой ноте — стихотворением, написанным им тогда же, когда и роман:

Осенняя прозрачность леса
К зиме приобретает смысл,
Деревья — линии отвеса
И плечики от коромысл,
С уходом листьев обнажилась
Идея дерева, оно
Держало воздух, и кружилось,
И было с ним сопряжено,
Его отдельные начала
Пронизывая, как каркас,
В деревьях пение звучало
И тут же отзывалось в нас,
И вот оно, еще не явно
Связующее нас в одно,
Как в хоре, истинно и равно,
Продлилось, соединено.

1978 — 1984 гг.