След зверя

Молодой монах хотел помолиться, но споткнулся на первых же словах. Ему приходили в голову одни и те же фразы, похожие на непонятную литанию. Он сжал челюсти и резко поднял правую руку, высвободив ее из колючек. Он отчетливо понимал, что его кожа начинает сдаваться под упорным натиском растительных когтей. Рука почернела до самого запястья. Пальцы не слушались его. Они настолько одеревенели, что он с трудом приказал им залезть под накидку и вытащить листок бумаги.

Послание было коротким. Цокот копыт приближался. Через несколько минут конь прыгнет на него. Он разорвал листок бумаги на мелкие клочки, положил их в рот и стал с отчаянной энергией жевать, чтобы успеть проглотить до появления всадника. Когда молодому монаху наконец удалось проглотить бумажный шарик, пропитанный слюной, когда этот шарик исчез в его чреве, ему показалось, что несколько этих великолепных строк обожгли ему пищевод.

Прижавшись к земле, растерзанный дикой ежевикой молодой монах увидел сначала передние ноги вороной лошади. Ему показалось, что они стали двоиться. Вдруг он увидел четыре, шесть, восемь ног животного.

Он попытался сдержать дыхание, столь шумное, что его, вероятно, слышали по всему лесу.

— Письмо. Дай мне письмо.

Голос был глухим, деформированным, словно исходил из земных недр. Возможно, голос дьявола?

Боль, причиненная безжалостной ежевикой, внезапно исчезла, словно по мановению волшебной палочки. Наконец-то Господь пришел ему на помощь. Молодой человек поднялся и выбрался из этого капкана злобных колючек. Он больше не обращал внимания ни на порезы, ни на раны. Лицо и руки у него были в крови. Он вытянул перед собой пальцы, красные пальцы на пурпурном фоне ночи. Вдоль вен тянулись цепочки волдырей, доходившие до локтей. А затем они так же внезапно, как и появились, исчезли.

— Письмо! — приказал гром, гремевший в мозгу молодого монаха.

Его взгляд упал на ноги, обутые в сандалии. Они так налились, что кожаных ремешков, впившихся в опухшую плоть, не было видно.

Он поклялся спасти письмо ценой своей жизни. Не совершил ли он преступления, съев его? Он поклялся. Следовательно, он должен отдать свою жизнь. Он повернул голову, пытаясь определить высоту ежевичного океана, среди которого он надеялся найти убежище. Что за глупость! Казалось, этот океан дышал, волновался. Ветви ежевики поднимались, падали, затем вновь делали вдох. Он воспользовался долгим выдохом враждебного окружения, чтобы выпрыгнуть наружу и пуститься в бегство.

Когда до него донеслось эхо галопа, он уже не знал, бежал ли он несколько часов или несколько секунд. Он широко открыл рот, чтобы набрать побольше воздуха. Кровь подступила к самому горлу, и он рассмеялся. Он так смеялся, что был вынужден остановиться, чтобы восстановить дыхание. Монах нагнулся вперед. И в этот момент он увидел длинную колючку, торчавшую из его груди.

Как эта толстая колючка оказалась тут? Кто вонзил этот шип в его грудную клетку?

Молодой человек упал на колени. Красный поток лился ему на живот, стекал по бедрам вниз, где его впитывала пурпурная трава.

Лошадь стояла неподвижно в метре от молодого монаха. С нее спешился всадник, призрак, закутанный в широкий плащ с капюшоном. Призрак резко вытащил рогатину и вытер о траву окровавленное древко. Он встал на колени и обыскал монаха. Ничего не найдя, он выругался.

Куда делось послание?

Охваченный яростью, призрак поднялся и грубо пнул ногой агонизирующего монаха. Он почувствовал острое желание убить его, когда иссохшие, застывшие губы молодого человека открылись в последний раз, чтобы выдохнуть:

— Аминь.

Голова монаха безжизненно поникла.

Пять длинных металлических блестящих когтей приблизились к лицу молодого человека. Призрак жалел только об одном: что его жертва больше не могла чувствовать, как когти с безжалостной яростью впились ей в плоть.

Мануарий Суарси-ан-Перш, май 1304 года

Ужин длился бесконечно долго. Манеры сводного брата вызывали у Аньес отвращение. Неужели он никогда не слышал о знаменитом парижском теологе, Гуго де Сен-Викторе, который еще сто лет назад описывал, как надо вести себя за трапезой? А ведь теолог в своем произведении указывал, что надо «есть не пальцами, а ложкой, нельзя вытирать руки об одежду и снова класть на общие блюда недоеденные куски или остатки пищи, застрявшие между зубов». Эд шумно чавкал, жевал с широко раскрытым ртом, рукавом вытирал капли супа, попавшие ему даже на брови. Он рыгнул от удовольствия, проглотив последний кусок фруктового пирога. Отяжелев после сытного ужина, который Мабиль сумела сделать аппетитным, несмотря на строгие требования постного дня, Эд вдруг сказал:

— А теперь… Подарки для моей козочки и ее крошки. Пусть приведут Матильду.

— Но она уже, несомненно, спит, брат мой.

— Ну что же, пусть ее разбудят. Я хочу посмотреть, как она обрадуется.

Аньес подчинилась, поборов свое плохое настроение. Через несколько минут наспех одетая девочка вошла в просторный зал. Спросонья ее глаза блестели радостным ожиданием.