Следопыт

В течение следующих нескольких дней мне сделали десятки рентгеновских снимков. У меня было сломано восемь ребер с правой стороны. У меня было сильно вывихнуто плечо. У меня были повреждены легкие. Но главная проблема была с правым плечевым сплетением (сетью нервов). У меня было серьезное повреждение нерва на правой руке. На самом деле, он был настолько сильно поврежден, что я, возможно, никогда больше не смогу им воспользоваться. Моя правая рука могла бы остаться иссохшей и мертвой на всю оставшуюся жизнь, оставшись болтаться рядом с моим телом.

Это была моя правая рука. Моя стреляющая рука. А без этого у меня больше не было причин быть Следопытом. Но, по крайней мере, я был жив.

Прошла неделя, и меня отпустили на попечение моей матери. Я был завернут в одеяла и все еще принимал морфий, но, по крайней мере, я был вне того места, куда людей отправляли умирать. Когда я добралась до красивого коттеджа моих родителей в Линкольншире, папа помог мне войти в дом и лечь на диван. Было так приятно снова увидеть его.

На кофейном столике лежал коричневый конверт. Он выглядел официальным и был адресован мне. Моя мама открыла его. Это было шаблонное письмо от Министерства обороны. В нем говорилось, что из-за моих травм я был переведен из Следопытов в список Игрек. Это был армейский список больных и раненых. У меня больше не было подразделения. Я был вне Следопытов. Это было похоже на сильный пинок под зад.

Моя мама объяснила, как они узнали о том, что я был ранен. Она слышала, как хлопнула садовая калитка и захрустели листья под ногами. Она заглянула в дверь и увидела мужчину с мрачным лицом в костюме, идущего по садовой дорожке. Она упала на пол, крича: «Нет!». Мой папа упал на пол и обнял ее, плача.

Мужчина в темном костюме приложил рот к почтовому ящику и крикнул:

— Все в порядке! Дэвид не умер! Он просто ранен.

Я только однажды видел, как мой отец плакал, и это было после смерти его матери. Это был всего лишь второй раз, когда я вообще слышал, чтобы он плакал. Если я не знал этого раньше, то теперь я знал, как сильно мои родители любили меня и заботились обо мне. Они уложили меня на диван в гостиной, накрыв пуховым одеялом. Мне было невозможно заснуть, так болели сломанные ребра.

На следующий день пришло еще одно письмо, а также длинная посылка странной формы. Конверт выглядел шикарно. Это было письмо от принца Чарльза, собственноручно подписанное, на его бумаге с гербом Биркхолла. Я прочитал его, и оно развеселило мою душу.

«Дорогой Дейв,

Я услышал об ужасном несчастном случае, который произошел с Вами в Ираке, и просто хотел написать и передать Вам мои самые наилучшие пожелания скорейшего выздоровления. Я рад слышать, что Вы скоро сможете выписаться из больницы.

Мои шпионы также сообщили мне, что вы едва спаслись от тщательно нацеленной иракской пули буквально за день до Вашей катастрофы и что Вас спасла только счастливая пара брюк! Очевидно, что Господь все еще улыбается Вам! Я надеюсь, что, несмотря на ваши неудачи, Вы остаетесь в хорошем настроении и что прилагаемое «лекарство» может помочь Вам немного поднять его …

Я знаю, Вы будете отчаянно стремиться как можно скорее воссоединиться со своими товарищами по взводу Следопытов, но пока я надеюсь, что Вы сможете немного отдохнуть со своей семьей.

Искренне ваш, Чарльз»

Я вскрыл посылку. «Лекарством», о котором говорил принц Чарльз, была бутылка марочного виски «Лафройг» из его личных погребов. Мой папа сказал мне, что мы сохраним эту бутылку навсегда. Он купил мне такой же винтажный «Лафройг», и мы выпили его вместе, чтобы поднять тост за мое возвращение домой.

Через несколько дней по почте пришло синее письмо. Оно было от Трикки. Он не спросил, как у меня дела. Вместо этого он немного рассказал о том, чем занимались остальные парни из Следопытов, а затем спросил о двух моих прекрасных сестрах. Дерзкий ублюдок!

После того, как меня отправили с театра военных действий, парням сказали, что я ОСР, но что я буду жить. На том этапе я созрел для того, чтобы стать объектом шуточек. Именно тогда они пустили слух, что, когда я был зажат под Пинки, все, что они могли слышать, как я кричал: «Только не личико! Только не личико!». О, как я их люблю. Ублюдки.

Эпилог