Следопыт. Пионеры.

— Ах ты, боже мой! Да он не хуже нас с вами знает, что конец его близок, — сказал Натти, — только он считает это не потерей, а, наоборот, большим выигрышем. Джон стал стар и неловок, дичи же по вашей вине нынче не очень-то много, да и пугливая она стала. Охотники помоложе его с трудом добывают себе на жизнь. Он верит, что отправится после смерти туда, где всегда хорошая охота, куда не смогут попасть злые и несправедливые и где он снова встретит свое племя. Это совсем не кажется потерей человеку, у которого руки даже и корзины плести уже не могут. Если есть тут потеря, так это для меня. Когда Джон уйдет, мне останется разве что последовать за ним.

— Его пример и кончина, которая, как я еще смиренно надеюсь, может стать славной, должна направить и тебя, Натти, на размышления о лучшем мире, — заговорил мистер Грант. — Но мой долг — облегчить путь для покидающей сей мир души. Настала минута, Джон, когда сознание того, что ты не отверг помощи спасителя нашего, прольет бальзам на твою душу. Не возвращайся к заблуждениям прежних дней, принеси грехи свои к стопам божьим, и бог тебя не оставит.

— Хоть слова ваши — сущая правда, да и в священном писании то же сказано, но с Джоном теперь ничего не поделать, — проговорил Натти. — С самой войны ему не доводилось видеть священника, а индейцы часто возвращаются к старым верованиям. Я так полагаю, что старику надо дать умереть спокойно. Сейчас он счастлив, я это по глазам его вижу, а такого нельзя было про него сказать с того самого времени, когда делавары покинули земли у истоков реки и двинулись к западу. Да, давненько это было, и немало повидали мы с ним черных дней с тех пор.

— Соколиный Глаз! — позвал могиканин. Казалось, в нем вспыхнула последняя искра жизни. — Соколиный Глаз, слушай слова своего брата.

— Слушаю, Джон, — по-английски ответил ему охотник, взволнованный таким обращением, и подошел поближе к индейцу. — Да, мы были братьями, и этого даже не выразить на твоем языке. Что ты хочешь сказать мне, Чингачгук?

— Соколиный Глаз! Праотцы зовут меня в страну счастливой охоты. Тропа туда свободна, и глаза могиканина снова становятся молодыми. Я смотрю и не вижу людей с белой кожей. Никого не вижу, кроме справедливых и храбрых индейцев. Прощай, Соколиный Глаз, ты отправишься в рай для белых вместе с Пожирателем Огня и Молодым Орлом, а я пойду вслед за своими праотцами. Пусть лук, томагавк, трубку и вампум могиканина положат с ним в его могилу. В путь он отправится ночью, как воин на битву, и ему некогда будет искать свои вещи.

— Что он говорит, Натаниэль? — с явным беспокойством спросил мистер Грант. — Предается ли он благочестивым размышлениям и вверил ли спасение души своей господу богу, оплоту нашему?

— Нет, он надеется только на Великого Духа, в которого верят индейцы, да на свои добрые дела. И, как все индейцы, думает, что снова станет молодым и будет охотиться и жить счастливо на веки вечные. Все цветнокожие верят в это. А вот мне так никогда и в голову не приходило, что я на том свете опять увижу своих собак и ружье, хоть и тяжко старику думать, что надо будет навсегда расстаться с ними. И потому я держусь за жизнь сильнее, чем следует старому человеку, перевалившему за седьмой десяток.

— Бог не допустит, чтобы человек, который был осенен крестным знамением, умер смертью язычника! — с жаром воскликнул священник. — Джон!..

Но тут мистер Грант вынужден был умолкнуть перед голосом новой стихии. Пока происходили только что описанные события, на горизонте росли и сгущались темные тучи; зловещая неподвижность воздуха предвещала перемену погоды. Пламя, все еще бушевавшее на склонах горы, теперь уже не металось под порывами ветра, но вздымалось вверх, ровное и прямое. Было даже некое спокойствие в разрушительном действии стихии — она как будто сознавала, что скоро ее остановит сила более могучая, чем ее собственная. Клубы дыма над долиной поднимались и быстро рассеивались, и, среди туч, нависших над западными горами, уже сверкали короткие слепящие молнии. И вот вслед за особо яркой вспышкой, пронизавшей своим неровным светом тучи и на миг озарившей весь горизонт, раздался страшный удар грома, — он прокатился по горам, потрясая землю, казалось, до самых ее недр. Могиканин приподнялся, словно повинуясь призыву, и вытянул исхудавшую руку в сторону запада. Темное лицо его осветилось радостью, которая затем стала медленно потухать, и все мышцы лица как будто застыли — на секунду судорога искривила губы, рука медленно опустилась: мертвый воин так и остался сидеть, прислонившись к скале, как бы глядя остекленевшими глазами на далекие горы, словно осиротевшая теперь земная оболочка следила за полетом души в новую обитель.

Мистер Грант наблюдал все это в немом ужасе, но, как только замерли последние отголоски грома, молитвенно сложил руки и проговорил голосом, в котором звучала твердая, непоколебимая вера:

— «Неисповедимы пути твои, господи, но верю в вечную твою сущность, и, если червь источит мою плоть, она все же узрит тебя — глаза мои узрят тебя, господи»!