Следопыт. Пионеры.

Эффингем рассмеялся, но, по мере того как цель прогулки становилась ближе, молодые супруги, как бы по обоюдному согласию, переменили тему разговора.

Они подошли к небольшому ровному участку, где когда-то, на протяжении долгих лет, стояла хижина Кожаного Чулка. Теперь участок, полностью очищенный от всякого сора, был красиво выложен дерном, и трава на нем, как и повсюду вокруг, под влиянием обильных дождей выросла густая и яркая, как будто над этим краем прошла вторая весна. Небольшая зеленая площадка была окружена каменной оградой, и, войдя в маленькую калитку, Элизабет и Оливер, к удивлению своему, увидели, что к ограде прислонено ружье Натти. На траве подле ружья разлеглись Гектор со своей подругой, как будто сознавая, что, хотя многое здесь переменилось, все же осталось немало старого и привычного. Сам охотник, вытянувшись во весь свой длинный рост, лежал прямо на земле подле белого мраморного камня и отгибал в сторону пучки травы, пышно разросшейся па этой почве и вокруг основания камня, — очевидно, Натти хотелось разглядеть вырезанную на камне надпись. Рядом с этим простым надгробием стоял богатый памятник, украшенный урной и барельефами.

Тихо ступая по траве, молодые люди приблизились к могилам так, что охотник их не слышал. Загорелое лицо старика подергивалось гримасой душевной боли, он усиленно моргал глазами, как будто что-то мешало ему видеть. Немного погодя Натти медленно поднялся с земли и громко произнес:

— Ну, надо полагать, все сделано как следует. Что-то тут написано, только мне не разобрать, но вот трубка, томагавк и мокасины вырезаны отлично, а ведь небось человек, который все это сделал, сам ничего из этих вещей и в глаза никогда не видел. Эх, эх! Вот они лежат оба рядом — неплохо им здесь… А кто положит в землю меня, когда пробьет и мой час?

— Когда наступит этот горький час, Натти, у тебя найдутся друзья, чтобы отдать тебе последний долг, — проговорил Оливер, тронутый словами старого охотника.

Натти обернулся и, не выказав удивления — манера, перенятая им у индейцев, — провел рукой по лицу, как будто этим жестом стирая все следы грусти.

— Вы пришли взглянуть на могилы, детки, а? — спросил он. — Ну что ж, на них приятно поглядеть и молодым и старым.

— Надеюсь, тебе нравится, как все здесь сделано, — сказал Эффингем. — Ты больше всех заслужил, чтобы с тобой по этому поводу советовались.

— Ну, я не привык к богатым могилам, — возразил охотник, — так что это неважно, по вкусу они мне или нет, и советоваться со мной толку мало. Вы положили майора головой на запад, а могиканина — головой на восток, так, мой мальчик?

— Да, сделали, как ты желал.

— Вот и хорошо, — сказал охотник. — Они ведь думали, что после смерти пойдут разными дорогами, но мы знаем, что тот, кто стоит над всеми, в свое время соединит их — он сделает белой кожу мавра и поставит его рядом с принцами.

— В том не приходится сомневаться, — ответила Элизабет, решительный тон которой сменился мягким и грустным. — Я верю, что когда-нибудь мы снова все встретимся и будем счастливы вместе.

— Это правда, детки, мы встретимся потом? Это правда! — воскликнул охотник с необычным для него жаром. — Думать так утешительно. Но, пока я еще не ушел, я хотел бы знать, что рассказали вы тем, которые, словно голуби весной, так и летят сюда, — что рассказали вы о старом делаваре и о храбрейшем из белых, какой когда-либо бродил по этим горам?

Эффингем и Элизабет удивились внушительному и торжественному тону, каким Кожаный Чулок произнес эти слова, и приписали это необычности обстановки. Молодой человек повернулся к памятнику и прочел вслух:

— «Вечной памяти Оливера Эффингема, эсквайра, майора его величества шестидесятого пехотного полка, солдата испытанной храбрости, верного подданного, человека чести и истинного христианина. Заря его жизни прошла в почестях, богатстве и силе, но закат ее был омрачен бедностью, людским забвением и недугами, и единственный, кто облегчал ему все тяготы, был его старый, верный и преданный друг и слуга, Натаниэль Бампо. Потомки воздвигли этот памятник высоким добродетелям хозяина и честности его слуги».

Услышав свое имя, Кожаный Чулок сперва было замер, потом морщинистое его лицо осветилось улыбкой, и он проговорил:

— Вот так здесь и сказано, сынок? Значит, вы рядом с именем хозяина вырезали имя его старика слуги? Благослови вас бог, детки, за вашу доброту, — а когда стареешь, доброта идет к самому сердцу…

Элизабет повернулась спиной к ним обоим. Эффингем, силившийся сказать что-то, наконец все же овладел собой:

— Да, твое имя лишь вырезано на простом мраморе, но его следовало бы написать золотыми буквами!

— Покажи мне, сынок, где оно стоит, — попросил Натти с детским любопытством, — я хочу посмотреть на него, раз уж ему оказана такая честь. Это щедрый подарок человеку, который не оставил после себя никого, кто продолжал бы носить его имя в краю, где он так долго прожил.

Эффингем показал старику его имя на мраморной доске, и тот с глубоким интересом провел пальцем по всем буквам, затем поднялся с земли и сказал: