Следопыт Урала

Василий отошел в сторону и прилег под деревом. Когда стоишь, трава кажется однообразной. Сейчас былинки оказались на уровне глаз, и картина изменилась. Стебли перепутались, словно лес после бури. Сколько в этих травяных зарослях своих дорожек и тропинок. Вот спешит муравей. А вот у былинки сидит, поводя черными маленькими усиками, ярко-красная божья коровка. Василий обратил внимание на широколистное растение, вырыл его с корнем и стал рассматривать. Когда Гайнан опустился с дерева, Василий спросил:

— Как называют по-вашему? Скотина ест? Для лечения не подходит?

Гайнан ответил. Достав из сумки тетрадь, Василий записал:

«Дикий перец — ягоды, вместо рвотного дают. Женщины, награждая недостаток румян, в бане сими ягодами натирают щеки, отчего они по причине этого соку краснеют и почти рдеют. Мужчины, вынувши зернушки и растолокши оные, принимают вместо слабительного, к чему весьма крепкий желудок потребен. А корни, своею остротою все растения превосходящие, пользуют от зубной боли».

К своим вернулись благополучно, угостили всех свежим, душистым медом.

3

Снова трясется по пыльной дороге кибитка. Рядом с Василием подремывает всегда угрюмый, неразговорчивый Ксенофонт. Прикомандирован он к экспедиции от музея естественной истории Академии, чтобы снимать шкурки с птиц и зверей, делать из них чучела.

Василий уже знал его трагическую историю.

Ксенофонт любил музыку. К ней пристрастился еще в детстве через отца, крепостного музыканта. Мальчик показал способности, и дирижер склонил честолюбивого графа учить мальчика. Учил сначала сам, потом отправил в Санкт-Петербург. Но старый граф внезапно умер. Приехал наследник, молодой, но своенравный и властолюбивый племянник. И все пошло кувырком. Молодой помещик терпеть не мог музыки.

Музыканты оркестра и артисты домашнего театра частью были распроданы, а остальные рассованы по хозяйству. Отца Ксенофонта перевели в младшие помощники садовника. Из столицы Ксенофонта вызвали обратно в деревню и передали в обучение к чучельнику: молодой граф любил охоту и хотел иметь своего мастера. Со слезами Ксенофонт расстался со скрипкой. Он надеялся, что позднее, скопив денег, сам сможет купить себе скрипку. Обучаясь снимать шкурки, он поранил руку. Рана зажила, но пальцы на левой руке высохли.

Василий понимал Ксенофонта, в душе жалел его.

А кибитка тряслась и тряслась, увозя путешественников в неведомые края.

Никифора позвали в голову колонны, и он во весь опор поскакал туда. Экспедиция подъехала к бугру, через который лениво переваливалась серая дорога. Зуев увидел толпу людей, расположившуюся прямо у дороги, чтобы пропустить вперед путешественников. У людей серые, пропитанные потом и пылью посконные рубахи, взлохмаченные волосы, осунувшиеся суровые лица, сбитые в кровь босые ноги. Василий остановил взгляд на молодом, еще румянощеком парне, с пухлыми губами и льняными волосами под скобку. Рядом с ним темнеет суровое лицо кряжистого старика, устало опустившего большие натруженные руки. Полуоткрыв рот, смотрит на проезжающих парнишка, конопатый, глазастый. Ему все в диковинку.

А вот повязанное платком лицо немолодой женщины. Непосильный труд рано состарил ее. От былой красоты остались только глубокие, задумчивые глаза.

— Переселенцы? — спросил Василий рослого изможденного мужика, стоявшего у телеги.

— Не, — отвернулся тот.

— Приписные мы, милостивец, — ответил маленький лохматый мужичонка, привставая с обочины, — на завод идем на три месяца, лес валить да уголь жечь.

— Издалека?

— Из-под Саратова, батюшка, из-под Саратова, кормилец, — кланяясь в пояс, отвечала сухонькая старушка.

Подъехал Никифор.

Крестьянские телеги кончились. Дорога оказалась пустой, но ненадолго. Перед путешественниками выросли серые фигуры ссыльно-каторжных, закованных в кандалы. Их гнали под конвоем. Обычно обозы приписных крестьян, боясь нападения лихих людей, старались не отстать от каторжных. Те все-таки шли с конвоем.

Каторжане двигались понуро. В потухших глазах покорность, сломленная воля, тоска и усталость. Но вот из-под черной смоли взлохмаченных волос зло блеснули глаза. В них все: ненависть, боль, бушующая сила. Зуев не выдержал, потупил глаза.

Проезжая мимо конвойного, Никифор, склонившись в седле, тихо спросил, показывая глазами на чернявого:

— За что это его?

Солдат, покосившись на сержанта, еле слышно ответил:

— Барина спалил...

Никифор достал из-за пазухи деньгу, снял шапку, перекрестился и подал через конвойного милостыню для каторжан.

— Возьми и от меня, — высунулся из кибитки Василий, протягивая Никифору два больших екатерининских пятака.

— Пятаками от них не откупишься, — тихо отозвался безмолвный Ксенофонт. Василий вздрогнул. Слова были сказаны тоном человека, у которого внутри у самого все кипело.

Все осталось позади. Но Василий долго не мог забыть чернявого каторжанина. Он ведь не ведал тогда, что этот чернявый каторжанин Иван Костромин через три года станет атаманом пугачевской вольницы. А кто ведал?

Кругом чернели леса, и суровые, словно нахмурившиеся горы синели в стороне.

В ЛЕСНОЙ ГЛУШИ

1