Следователь. Клетка

— Сиди здесь, играй здесь, копай здесь!

— А тот господин волшебник?

— Не подходи к нему.

— К нему пришла осень?

— Отстань от меня, он бродяга.

— А я видел, как он у Кризенталя пилил дрова!

— Чего ж тогда спрашиваешь!

— Только нос у него не был синим!

— Он пьет спирт. Не подходи к нему, не видишь, какой он грязный, противный. Кто знает, где он ночует.

А мне этот господин не казался противным. Грязен он был, это верно, но и красив! Мне не нравилось, что сам я был таким чистым, умытым. Мне хотелось выяснить, отчего у волшебника синий нос и отчего на шее у него болячка.

— Харалд, — не унимался я, — почему на шее у него болячка?

— Потому что он не моется, — сердито отозвался Харалд, — и еще потому, что у него неправильный обмен веществ.

— Да, — глубокомысленно молвил я. — Он весь пожелтел!

Через неделю я позабыл о господине с синим носом. Но спустя много времени, лет через двадцать, прогуливаясь в парке, я увидел на скамейке очень похожего человека. Его обноски выглядели довольно прилично, да и нос был не таким уж синим, но белки глаз по-прежнему в красной паутине. Зрачки маленькие, черные! Я остановился перед ним и увидел себя в его зрачках, таким же маленьким, как прежде. Синий нос среди тысячи белых носов — капля чернил в стакане воды! Да будет так, подхожу, сажусь рядом.

— Ну, как живется, дед?

— Да что, сынок, напраслину возводить. Хорошо живется!

Он как-то сразу сник, порывался подняться, уйти, но я удержал его, стал расспрашивать, и он рассказал мне, что обитает в доме для престарелых, что жизнь там ужасно тоскливая, и потому он взял и сбежал на неделю. Я покосился на его одежду и недоверчиво покачал головой.

— Вы не думайте, — сказал он, перехватив мой взгляд, — одежонку мы получаем исправную, только я ее обменял. Выпить захотелось. И потом так удобней.

— Отчего же тоскливо там?

— В доме-то? Есть у нас телевизор, радио, кино бывает, и книжки, и газеты, а все равно чего-то не хватает. Тоска берет. Пожить хочется!

— Да, — говорю, — выдавали бы в субботу всем бывшим бродягам и дровосекам по четвертинке, тогда бы ты, дед, навряд ли убежал.

— Н-дэ! — говорит. — Это дело! Социальное обеспечение у нас имеется, завести б еще душевное обеспечение.

— Послушай, — говорю, — а тебе никогда не приходилось пилить дрова у Кризенталя?

— Я, — говорит, — в свое время у стольких пилил, что сейчас и не вспомню.

Потом дед стал у меня допытываться, кто таков, чем занимаюсь. Я рассказал. «Н-дэ! Выходит, ты художник!» И пошел дед сокрушаться, что у него была не жизнь, а сплошное невезенье и никаких возможностей, никакого просвета.

— А на что теперь крылья дряхлому орлу! — воскликнул он. — Великое дело в свое время родиться!

— Послушай, — сказал я. — Ведь ты, наверное, Библию читал?

Старик глянул на меня с хитринкой и ответил вопросом:

— А ты-то сам тоже небось почитывал?

— Полистал от нечего делать. Но скажи мне, ты веришь, что можно родиться в свое время?

— Н-дэ! Хочешь верь, хочешь нет, а так оно есть. Не родись слишком рано, не родись слишком поздно. Родись в свое время! Так там сказано, а?

— Ну, примерно.

— А как же ты, советский художник, и вдруг Библию читаешь? — лукаво спросил старикан.

— А как же ты, старорежимный дровосек, бродяга, живешь в советском доме для престарелых инвалидов?

— Н-дэ!

— Ты не увиливай! Скажи, почему ты не родился в свое время. С солнечным детством и прочая? И был бы ты молодым орлом с молодыми крыльями! Ну, ответь, почему не родился?

Старик помолчал, потом сердито буркнул:

— Чего спрашиваешь! Будто сам не знаешь!

Под конец нашей беседы старик сказал:

— До того наговорились, во рту пересохло! Пивка бы в самый раз хлебнуть!

И мы с ним у киоска выпили по кружке светлого пива. Да, душевное обеспечение нам необходимо. Вернувшись домой, я взял уголь и набросал старика. Из каждого глаза его вопросительным знаком глядел на меня человечек.

Родись в свое время! Удобная, черт возьми, теория! Ею можно все оправдать. Любой бюрократический выпад, как-то: «Этот товарищ создает скульптуры, которые положено создавать лишь через двадцать лет. Товарища следует раскритиковать, ему неизвестна единственно верная истина — родись в свое время». Или: «Это хороший рассказ, однако написан он лет на десять раньше, чем следует. А ну всыплем автору по первое число, чтобы знал свое время!»