Следователь. Клетка

— Нет. Случайно я женился. Как сейчас, помню свои мысли в первую ночь. «Ну вот, в твоих руках сердце красивой женщины, — говорил я себе. — Ты счастлив? Не знаю, скорее всего — доволен». И это не был цинизм, циник сказал бы, что счастье — вздор. А я считаю, что красивая женщина сама по себе предвестница счастья. Крепко сказано, правда? Я становлюсь круглым идиотом, когда начинаю рассуждать о таких вещах. И все-таки счастье — это что-то другое. Но что? Человек ищет его, не находит, и видимо, счастье — это поиск. Уже позднее, когда мне дали лабораторию, когда родился малыш, когда он подрос, стал ходить, говорить и думать, только тогда я понял, что влюбился. Не понимаю, ты-то чего тянешь? Почему не заведешь себе такого же малыша?

— У нас все было иначе, — сказал я. — Совсем иначе. Когда я увидел Еву, я был сражен. А малышом не обзавелся потому, что слишком нянчусь со своим каменным потомством. Своего рода эгоизм, не так ли? Наверное, мы оба эгоисты. Мы с Евой.

Моя память всемогуща. Я поворачиваю стрелки как хочу. Единственно, в чем бессилен — дать точность рисунка. Отдельные линии намечены предельно четко, но в целом рисунок расплывчат, наверное, прошедший отрезок времени слишком мал, а кроме того, я чувствую усталость. Я бы с удовольствием выпил горячего кофе. Чтобы не утратить красной нити, я теперь не стану отклоняться в сторону. Кому это нужно? Утром глина лежит бесформенной массой, к вечеру окажется, ты вылепил не то, что задумал. Если бы кто-то мне утром сказал, что я всю ночь буду думать о смерти, я бы рассмеялся ему в лицо. Может, было у меня предчувствие? Когда я открыл окно, и посмотрел на небо и подумал про себя: не нравится мне это небо. Не нравится. Может, только теперь мне кажется, что еще тогда у меня было предчувствие? Нет, не было никакого предчувствия. Я проснулся первым, потом проснулась Ева, я приготовил завтрак, мы пили чай. О чем мы говорили? Обо всем и ни о чем.

Глава двадцать четвертая

— Ну и погодка.

— Да, — говорю, — может, еще разгуляется.

— Если будут деньги, летом уедем далеко-далеко.

— Да.

Я зависим от договора. Будет договор, будут деньги, будет лето далеко-далеко. Скульптура требует больших затрат. Камень. Транспортировка. Высекание. Цветные металлы. Отливка. Так иногда уходят все деньги, и лето получается близко-близко.

— Поедем в Закарпатье.

— Да.

— Поедем в Сибирь!

Сибирь — давнишняя мечта Евы.

— Поедем в Сибирь!

— А что это ты так легко со всем соглашаешься? Предложи я поехать тебе на луну, ты б и тут согласился, глазом не моргнув!

Я согласился и с тем, что легко со всем соглашаюсь. Я уверен — до начала лета Ева придумает еще много поездок, и мне не хочется ее заранее расстраивать отказом. Через несколько дней она придумает что-то еще, например, Карелию или Печоры, и опять мне придется сказать «да», чтоб не ссориться.

— Хмм, — говорю, — чертовски вкусное яйцо!

Я ем яйцо всмятку, беру соли, беру перца, немножко масла, все это кладу в яйцо, перемешиваю. Удивительно вкусно, язык проглотишь!

— Я знаю, никуда тебе не хочется ехать, — говорит Ева. — Тебе хочется остаться дома и киснуть!

— Нет, я хочу уехать. Мне хотелось бы съездить в то самое место, где были прошлой осенью. Правда, есть примета: не возвращайся туда, где было хорошо.

— Действительно, там было хорошо.

— До сих пор эти скалы во сне вижу. Очень хотелось бы еще раз туда съездить.

— Да. Но почему ты со всем так легко соглашаешься?

— Как легко?

— Так легко.

— Потому что люблю тебя.

— Ты очень милый, это правда.

— А что же неправда?

— Что ты любишь меня!

— Почему неправда?

— Ты так редко говоришь мне об этом!

— Как редко?

— Не паясничай.

— Я об этом говорю так редко потому, что люблю тебя. Это правда. Я люблю тебя. Люблю я тебя! Это скрыто где-то в глубине. Но я же не магнитофон.

— И все-таки можно раз в год сказать, что любишь.

— Отныне каждое утро вместо «доброго утра» буду говорить «я люблю тебя!». Согласна?

— Согласна!

Я выглянул в окно.

— Вот идет Гулцевиц, — сказал я.

Глава двадцать пятая