Струга стоял шагах в двадцати от дома, за стволом вековой липы. Он видел, как из окон повалили клубы белого дыма, и, затаив дыхание, ждал, в какое окно выпрыгнет убийца.
До сих пор Диндан только радовался, что стенные перегородки в доме разрушены. Лежа в запечье, он держал на прицеле все окна, но тут на полу, извергая удушливый дым, зашипела какая-то штуковина.
Ну, теперь мне крышка, промелькнуло в голове у Диндана. Так глупо влипнуть! И почему-то он вспомнил Мару и своих родителей. Ему стало жаль себя, ужасно захотелось свежего воздуха. Задыхаясь, давясь от кашля, он прокричал в окно, что сдается.
Это была уловка. Диндан надеялся, что быстрота и натиск вынесут его из беды. Впервые в минуту опасности он рассуждал и действовал здраво. Из библиотеки он убегал, скорее подчиняясь инстинкту. Неуловимый Диндан — вот о какой славе мечтал он отныне.
Милиционеры поднялись из укрытия, подошли поближе.
Диндан не заметил, что один вороненый ствол, затаившийся в кустах черной смородины, по-прежнему держал его на мушке.
— Выходи! — крикнул милиционер с офицерскими погонами.
— Я ранен! — отозвался Диндан. — Сдаюсь! Помогите!
Звучало это вполне правдоподобно.
Милиционеры двинулись к дому, слегка опустив автоматы. С другой стороны уже взламывали заколоченное досками окно. Кто-то пролез через другое окно и, едва различимый в дыму, пошел на Диндана.
Диндан решился. Сейчас, или все пропало.
Словно в беге с препятствием, взял старт у окна, на ходу паля из своего увесистого пистолета. Второпях ни в кого не попал. Понятное дело, в стрельбе давно не упражнялся. А милиционеры не стреляли, боялись задеть своего. На полном скаку Диндан миновал застигнутое врасплох оцепление. Милиционеры попадали на землю, хоронясь где можно. Диндан перелетел через кусты акаций, вот уж старая липа, за нею — лесистый овраг. Диндан ликовал. Опять он вышел победителем.
Земной шар неожиданно накренился и с размаху шибанул его по скуле.
Вот как это происходит, еще успело промелькнуть в сознании. Выстрелов он не расслышал. Смерть? Отныне и во веки веков? И даже не больно! Нет, не хочу, нет, кричал он, но звук не срывался с губ. Глаза широко открыты. Он видел землю так близко, как никогда ее не видел. Комочки красноватой глины, высохший репейник. Странная тяжесть наползала снизу, от ног, и в эту тяжесть он погружался, словно в воду. Когда-то он любил рассказывать анекдот про человека, по которому проехался асфальтовый каток. Теперь он сам был этим человеком. Но пока еще не больно. Только тяжесть наползала. Гудела земля. Он знал: бегут. Бегут в тяжелых сапожищах, бегут в легких ботиночках. На чердаке осталась целая груда опорок. Диндан шевельнул левой рукой. Двигалась. В правой ощутил тяжесть пистолета. Асфальтовый каток подбирался уже к пояснице, боль раздирала крестец, можно подумать, его посадили на кол, и по тому колу асфальтовый каток катится вверх, расплющивая тело.
Диндан направил пистолет в ту сторону, откуда доносился топот. На бежавших. Из последних сил собрался нажать спусковой крючок, но не успел. Пистолет выбили из рук, Диндан потерял сознание.
Как только Диндан оказался вблизи липы, Струга бросился ему наперерез. За толстым стволом Стругу было не видно, и милиционер, засевший в кустах смородины, дал короткую очередь, рассудив, что преступник вот-вот скроется в овраге. Он прострелил Диндану ноги.
Струга даже не вытащил из кобуры пистолет. Убийцу нужно взять живым! Неужели застрелили? Струга был зол на милиционера, неосмотрительно давшего очередь. О, хорошо, не попал в него. Несколько пуль просвистело рядом. Диндан с разбегу плюхнулся в репейник, земля у его ног почернела.
— Берегись! — раздался окрик Пернава.
Последний прыжок, и Струга ударом ноги с наскока вышиб из рук Диндана пистолет.
Там же в саду Диндана перевязали. Он потерял много крови. Его положили на пальто и понесли через сад, сгнившие яблоки хлюпали под ногими. Богатый урожай погиб на заброшенном хуторе. Над седыми елями кружили потревоженные выстрелами вороны.
После осмотра в сельской больнице, куда доставили Диндана, врач сказал, что спасти его может только безотлагательное переливание крови.
Временами, когда к Диндану возвращалось сознание, он в себе чувствовал неодолимую жажду жизни.
Уже в том, что он попал в больницу, он усматривал нечто необыкновенное. Диндан всегда и во всем почитал себя человеком необыкновенным. Вот и теперь: необыкновенным образом он попал в больницу. Но отнесутся ли к нему здесь столь же внимательно, как к любому другому больному? Может, вздумали его умертвить? Без суда и следствия? В слабеющий рассудок Диндана назойливо стучалась фраза:
«Ноги уже в темноте, ноги уже в темноте».
И еще такая:
«Не станут они со мной цацкаться».
Бесстрастная деловитость и профессиональная сноровка врача, которые проявлялись в жестах, взгляде, отрывистых приказаниях сестрам, — все это не смогло успокоить Диндана.