Следователь прокуратуры: повести

— У меня-то? — искренне удивился он.

— У тебя есть самоуверенность. И нет уверенности…

— В чём?

— А вот в чём — я не знаю, — вздохнула она.

— Как в рентгеновском кабинете побывал, — отшутился Михаил, сжимая волей ту самую неуверенность, которую рассмотрела она и которую нельзя было рассмотреть никаким рентгеном.

Они пришли в сквер. Холодная скамейка темнела обшарпанной за лето краской. Земля замёрзла теми складками, какими лежала здесь грязью три дня назад. Проволочно дрожали прутья кустов. Редкие деревья стояли как столбы. А над ними, наверху, зажигались тёплые окна домов.

— Миша, идём ко мне. С родителями познакомлю…

Сказала, как решилась. Самолюбие, которого он при ней лишался, вдруг захлестнуло его, как этот предзимний холод.

— Ну идём же! Или ты стесняешься?

Он медленно пошёл. В парадной было очень светло — вкрутили стосвечовую лампочку. Михаил остановился, словно его поразил яркий свет…

Она обернулась. Он увидел её глаза, ту далёкую синеву, откуда они смотрели на него и куда он рвался и всё никак не мог дойти. Михаил не двигался. Стояла и она, чуть приоткрыв рот: собиралась спросить и не спрашивала, поражённая его мгновенно побелевшим лицом.

— Что с тобой?

Он прислонился к стене, ища какую-нибудь подпорку:

— Я не Михаил и не Приходько. И не геолог.

— Кто же ты, Миша?

— Я мошенник.

Она опустилась на грязную ступеньку и заплакала.

* * *

Рябинин положил телефонную трубку, которая ещё гудела от двух повышенных голосов. Он понимал, что Петельников не всесилен — вынуть и положить этого амурного дельца не может. Тот пропал, как в воду канул. Он не появлялся в общественных местах. Его не было ни в ресторанах, ни на вокзалах. Не поступали жалобы и от новых потерпевших. Инспектор считал, что мошеннику удалось выскочить из города. Или прекратил свою деятельность и отсиживается до лучших времён. Его спугнули той неудачной операцией, которую в прокуратуре иронично называли «Дыней».

Срок расследования кончился, и дело Рябинин приостановил. Хотя на свободе гулял не убийца, плохое настроение держалось вторую неделю. Держалось беспокойство, вроде того, которое появляется от постоянной боли и на которую махнёшь рукой — рассосётся, хотя знаешь, что само не рассосётся, надо идти к врачу.

В спину грело солнце, то солнце, от которого на улице казалось ещё холодней. Огромное окно создавало парниковый эффект. Рябинин обернулся, встал и подошёл к стеклу, заинтересованный каким-то странным блеском воздуха…

Синее небо поднялось высоко, словно от холода растянулось. Солнце светило уже откуда-то сбоку. В его лучах как снежинки носились… Снег! Вернее, его блёстки, которые играли в солнце и не падали на землю. Они серебрили воздух, словно с крыш сдувало слюду. Откуда они? С ясного ли неба? Из космоса ли?

Подступала зима. Бродяга бы потянулся к теплу и был бы задержан. Приходько-Сивков не бродяга. Видимо, преступник нестандартный.

В первые годы работы Рябинин тоже чуть было не приучил себя к следственным стереотипам — застывшим болванкам, под которые преступления подгонять легко, как примеривать обувь. Эти болванки-манекены бродили по детективным повестям и фильмам, никак не отражая жизнь, ничему не уча людей и обедняя следственную работу. Преступник — обязательно моральный урод, без единого светлого пятнышка, и с отталкивающей внешностью. Как легко с такими бороться, ни сомнений с ними, ни колебаний. Потерпевший — обязательно прелестный человек, большой труженик, ну в крайнем случае ротозей. Как легко таких защищать — хорошие же! И следователь — с пронзительным взглядом, острым умом и собачьим чутьём. Как легко таким расследовать — стоит только взглянуть своими лазерными глазами попристальней.

Но Рябинину попадались приятные преступники, к которым он испытывал симпатию. Встречались и потерпевшие, противные и неумные. И сам он не имел ни пронзительного взгляда, ни собачьего нюха, да и характер имел не следственный…

В дверь уверенно постучали.

— Да-да! — крикнул Рябинин.

Обещали приехать из милиции за статистическими карточками. Вошёл парень в распахнутом пальто, под которым была кожаная куртка. Лицо его Рябинин где-то видел, скорее всего, на месте происшествия или в райотделе: пути следователя прокуратуры и работника милиции пересекаются частенько.

Но тут Рябинин увидел рюкзак, который висел на одном плече. И сразу перед глазами мелькнула та фотография, которая наклеена в приостановленном деле. Рябинин молчал, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, словно боялся его спугнуть. Или растерялся…

— Я Приходько. Точнее, Сивков.

— Да-да… Садитесь, — почти беззвучно предложил Рябинин.

Тот сел, сбросив рюкзак на пол. Расстегнул куртку со множеством молний, покопался во внутренних карманах и положил перед следователем толстую пачку денег. Сверху, осторожно, словно боясь, что они разобьются, опустил два холодных камешка, которые блеснули, как снежинки за окном.

— Всё, что осталось. Прошу оформить явку с повинной.