Следователь прокуратуры: повести

Она вдруг обвила руками его шею и начала посреди улицы целовать в щёки и плакать, как это делают на вокзальных перронах. Ей была нужна бегущая мимо толпа, чтобы хватило сил на задуманное, — наедине она бы сдалась.

— Люблю сильней, чем в Новосибирске. Сильней, чем в прошлом году. Сильней, чем вчера. Сильней, чем любила утром.

Ватунский сжал челюсти, чтобы не дать расслабиться лицу. Но губы дрожали, на губы у него сил не осталось. Тогда он схватил её за руки и почти крикнул:

— Да никуда я тебя не отпущу!

Она всхлипнула и беспомощно запричитала:

— Потерпи, Максимушка, потерпи. Ты больше терпел, мой любимый. Может, всё и образуется. Потерпи без нас, мой хороший…

Она вырвала руки и побежала. Человеческая масса сразу вобрала её. Ватунский сделал несколько шагов вперёд. Он смотрел с высоты своего роста поверх толпы. Но перед ним двигались чужие лица и затылки. А выше людских голов, в конце проспекта начиналось тусклое голубое небо, выжатое уже набежавшей стужей…

27

Время шло, но время всегда идёт — что ему ещё делать? Рябинину легче было представить скорость света, мизерность нейтрино или размер солнца, чем понять то, что оттикивают часы. Ничего не происходит, но облупливаются стены, на лбу змеится новая морщинка и портится погода. Ничего не происходит, но оседают дома, исчезают поколения и меняется климат.

Он усмехнулся: много ли прошло времени, как получил это дело, — полтора месяца, а уж такая космическая философия… Но то и страшно, что полтора месяца мы не считаем за бог весть какое время. Вон тополя тоже, наверное, не посчитали первый упавший лист. Да и второй, и третий не посчитали. А теперь стоят без единого, пощёлкивая под ветром, как суставами, узловатыми ветками.

Зазвонил телефон, и Рябинин посмотрел на трубку. Звонок следователю чаще всего несёт неприятности. Вызов на происшествие. Судья может сообщить, что возвращает дело на доследование. Могут вызвать к прокурору города для нагоняя. Жалоба поступила — объясняться надо. И просто звонок неизвестного лица, которое пожелает следователю, и его детям, и внукам, и правнукам такого, что печатно и не выразить.

— Сергей Георгиевич, зайдите, — услышал он голос прокурора.

Утром Рябинин сдал ему дело Ватунского для утверждения обвинительного заключения. Видимо, опять начнутся споры, хотя после райкома Гаранин молчал, будто забыл о следователе.

Семён Семёнович кивнул на кресло. Дело Ватунского лежало далеко, на самом углу стола. Рябинин сел и сразу уловил в прокуроре что-то непривычное, неслужебное, словно оборвались все нити служебной зависимости и сидят просто два гражданина — как в трамвае.

— Ну, кончились, Сергей Георгиевич, наши с вами споры, — падающим голосом сказал Гаранин.

Он усмехнулся, и Рябинин почувствовал, что прокурору не смешно.

— Почему кончились?

— Кончается мой конституционный срок.

— Оставят ещё на пять лет, как всегда.

— Нет, меня переводят.

— Куда?

— В Дачный район.

Это был пригород, самый маленький район города, который всё собирались ликвидировать и слить с соседним районом. Там была мизерная прокуратура из четырёх человек: прокурор, помощник, следователь и машинистка. Обычно туда назначали молодых начинающих прокуроров.

— Ну да ладно, — мотнул он головой, и череп тускловато засветился в пробившемся мутном осеннем солнце. — Переводят так переводят, чёрт с ним.

Может быть, это подобие удали, которой в прокуроре не было, может быть, сила, с которой он старался перенести понижение на ступеньку вниз по той лестнице, какой он представлял себе работу и жизнь, а может быть, то чувство, которое возникало у Рябинина ко всем поверженным, даже врагам, захлестнуло его.

— Семён Семёнович, вы не расстраивайтесь.

Ему хотелось сказать что-то небанальное, чем-то немедленно помочь. Вот так было с одним следователем, которого Рябинин ненавидел за тупость и хамство. Даже не разговаривал с ним, за что получал замечания от прокурора. А когда того никудышного следователя уволили, Рябинин неожиданно заговорил с ним, сочувствовал и даже чем-то ему помогал, когда уже никто с уволенным не разговаривал.

— Семён Семёнович, может, я чем могу помочь? — неуверенно предложил Рябинин, хотя он ничего не мог, да и не имел на это морального права.

— Спасибо, вы уже у Кленовского мне помогли. Так прочёл я, Сергей Георгиевич, обвинительное, — резко перешёл он на другое, — написано хорошо, утвердил его. Теперь уж, как говорят, дело прошлое… По закону, формально, вы правы, но всё-таки никогда бы я не отдал Ватунского под суд. Не по звонкам, а по своему личному убеждению. Верите?

— Верю.

— Скажите откровенно, за что вы невзлюбили Ватунского?

Рябинин медленно и глубоко вздохнул:

— Мне повезло, Семён Семёнович: благодаря этому делу я познакомился с незаурядными людьми и с их настоящей любовью.

— И отдали незаурядного человека под суд? Да прекрати вы это дело, ни один бы прокурор не отменил. Интересно, с каким же чувством вы составляли обвинительное?

Рябинин опять вздохнул, сдерживая раздражение, которое сейчас было неуместно, как у постели больного.