Следователь

— Покорнейше прошу меня извинить, — Смайл шаркнул ножкой. — Я не намеренно, поверьте. Просто я очень обеспокоен…

— Что у Вас случилось? Рассказывайте!

Начальник городской жандармерии вздохнул. Немного подумал, повертел в руке тросточку. И принялся рассказывать:

— Сегодня на рассвете на дороге к железнодорожной станции была найдена застрявшая в снегу повозка. Как Вы помните, снега вчера никто не ожидал, поэтому никто не подумал позаботиться о санях. Хозяин повозки, некий Адам Фулл, городской извозчик, обнаружен в снегу, примерно, в сотне шагов от своего экипажа. Бедняга замерз насмерть, как и обе его лошади. Нашел его Алексей Банджо, тоже извозчик. Этот же Банджо рассказал, что вчера, примерно в восемь вечера, видел повозку Адама Фулла рядом с гостиницей «Глобус».

— То есть, получается, он за каким-то чертом рвался на станцию? — Фигаро нахмурился.

— Нет. Извозчики, оставшиеся на станции, божатся, что вчера вечером Фулл был с ними.

— Вот как? В котором часу?

— В шесть часов вечера — точно.

— А умер он…

— Около трех часов ночи.

— Ничего не понимаю. Зачем ему с таким риском ехать по снежным завалам в город, а потом еще и возвращаться назад? И где его носило с восьми до двух?

— Мы не знаем.

— И почему он не остался в повозке? Пробовал дойти до станции пешком? Как далеко от «Тупичка» его нашли?

— Верстах в трех.

— Немного.

— Но и немало. На улице было холодно, снег, видимость почти нулевая. Кто знает, может он запаниковал. Заблудился. Ну и…

— Ну, ладно, хорошо. — Фигаро поднял руку, — но причем тут я? Я, знаете ли, не занимаюсь сумасшедшими извозчиками.

— Я знаю, — Смайл серьезно кивнул. — Но мне интересно, почему Адам Фулл не оставил записи в путевой книге на станции и почему станционный смотритель страдает провалами памяти.

Размерами и формой карета Винсента Смайла напоминала большой сарай. Внутри даже имелась маленькая печь и стеклянная тумбочка с напитками, а четыре каурых тяжеловоза тащившие карету, казалось, даже не замечали ее веса. Полозья весело скрипели, за окнами пролетали холмы, за ночь превратившиеся в белые горы, а Фигаро вздыхал о печенье, которое так и не успел доесть.

«Опять на вокзал», думал он. «Вот уехал бы днем раньше, так и не пришлось бы сейчас мотаться с этим настырным типом. Прилип, как банный лист. А я-то уже думал поваляться в кровати, полистать нового Бауэра, написать отчет… Ага, куда там».

На перроне было пусто. Только курил у дверей жандарм в форме, при виде начальства взявший под козырек. Из печной трубы поднимался легкий дымок; пахло печеной картошкой и луком.

Станционного смотрителя Фигаро помнил. «Дурак и самодур», подумал следователь. «Проедает казенные деньги, а толку от него как с козла молока. И что это за должность такая — „станционный смотритель „Тудымского тупичка“?“ Право слово, это ж все равно что „начальник печной заслонки“».

«Дурак и самодур» сегодня выглядел неважно. Было видно, что с утра он уже успел приложиться к бутылке: налитые кровью глаза Валдиса Борна походили на две крупные вишни. При беседе смотритель то и дело прикладывал руку к затылку, морщась, будто от зубной боли.

— Нет, ваше благородие, ничего такого не видел. Все тишь да гладь, божья благодать… А что Фулл этот уехал, так то потому что дурень был. Купился, небось, на звонкую монету, пожадничал и — привет! — смотритель пренебрежительно махнул рукой, демонстрируя свое отношение ко всем жадным идиотам мира сего.

— Но кто мог его нанять? — Фигаро покачал головой. — Вы же сами сказали, что последние пассажиры разъехались около половины пятого. А Адам Фулл остался здесь. И оставался здесь, как минимум, до шести часов вечера.

— Не знаю, ваше благородие, — на лице станционного смотрителя проявилась напряженная работа мысли. — А только так разумею: сам по себе извозчик никуда бы не поехал.

— Потрясающе тонкий вывод, — пробормотал Смайл.

— Да, а что там с Вашей потерей памяти? — Фигаро скептически посмотрел на стоявшую в углу здоровенную пустую бутыль.

— Да странная штука получается, ваше благородие. Помню, сидел вечером здесь на стуле. Ужинал-с… А потом вдруг — раз! — и стою возле купейного вагона. Двери, значится, запираю. А как вышел да зачем — вот того не помню. И башка болит жутко.

— Угу, — кивнул следователь, — бывали и у меня такие «потери памяти». Особенно когда водку ключница делала… — Он тяжело вздохнул, покосился на Смайла и, достав из саквояжа устройство, похожее на короткую трубку с часиками на конце, сунул его под нос станционному смотрителю. Стрелка на «часиках» слабо задергалась.

Фигаро нахмурился.

— В течение прошедших суток занимались какой-либо ворожбой? Приворот, отворот, выкатывание порчи «на яичный желток»? Составление астральных гороскопов? Начертание чародейских символов?

— Да что Вы! — замахал руками Борн. — Мы, ваше благородие, чародейничать не научены, нам бы все больше своими руками, так сказать. Кесарю кесарево…

— Да-да, знаю… Голова болит? — Фигаро подвинулся к Борну и пальцем оттянул ему правое веко.

— Болит, а чего ж ей не болеть… В смысле, да, что-то разболелась, проклятущая. На погоду, видать.