Как маленький ребенок, размером с парочку небоскребов. Вместо синего солнца появились яркие звезды, теперь они освещали долину, мост, горы где-то далеко. Темнота стала по настоящему уютной и теплой, хотя серо — синий пейзаж не поменялся особо.
Улетай на крыльях ветра
Ты в край родной, родная песня наша
Туда, где мы тебя свободно пели
Где было так привольно нам с тобою[2]…
Горыныч спикировал на свое законное место. И тут же две его крайние головы закрыли глаза и замерли. Только центральная головушка лучилась довольством. Хотя смотрела за меня. Я обернулась за взглядом.
Мелькнула мысль: «Может лучше я зайду попозже?»
[1] Брем Стокер
[2] Князь Владимир, из м/ф опера.
Глава 20
— Ну здравствуй племянница. Уж пару столетий не слышал твой голос. Его здесь очень не хватало. Иди ко мне, дай обниму…
Передо мной стоял высокий старик, черная борода, темное очелье отсвечивает серебром. Он был закован в броню, от шеи до пят, в его руках был посох, на конце которого нанизан череп, как у Яги на заборе, с теми же зелеными искрами. Руки были широко распахнуты.
Я очень сильно не хотела догадываться. Кто передо мной? Шанс, что Велес пожаловал — даже не призрачный, ничтожный, да и не племянница я ему, по-моему. Вся родословная всех богов вылетела из головы.
Его портрета не найдешь ни к одном произведении. Нет даже строчки с описанием. Бог которого боятся, не поминают, не видят.
Чернобог. Владетель этих земель. Родной брат Рода, еще более мифичный чем Род. Даже у Кощея о нем всегда поминают вскользь. Как я теперь понимаю, брат — близнец.
Не дождавшись от меня реакции, он сам сделал пару шагов и обнял меня. От него пахло теплой от солнца осенней листвой и морозным утром. Броня, что его окружала, была податливой, она мягко пружинила от меня.
— В свою породу пошла. Даром, что разумнее остальных.
— Даже не знаю, что и спросить.
— А зачем спрашивать? Чай и сам все прекрасно вижу. Новенькая ты, да и не традициями воспитана, а то не стала бы на всю Навь свой голос показывать.
— Прости. те?
— Прости, на «вы» на Руси только враги да недруги назывались. Мне прощать тебя не за что, говорю же потешила старика. Кощея приволокла? Горе то какое, опять окаянный влез во что-то!
— Это на него напали!
— Не перебивай, Кощей не первый раз здесь, я его завсегда чую. Он же сын Вия, почитай мой внук.
— А он говорил…Что обменял свое имя на знания?
— И?
— Что правителем был, про Китеж…
— А ты не думала, что Китеж основал Вий?
— Нет.
— То есть глубже ты не копала?
Вот прям задел мою гордость, а и действительно. Про родителей Кощей не упоминал, кроме рассказа о своей бывшей жене и сказанного вскользь упоминания о матери Сырой Земле и Вии! Но ведь Вий — чей-то сын? Чернобога?
— Не копала. Я вот сколько веков там не появлялся! Забылось все. Да и не нужно мне в Явь ходить. Не к добру это будет. Потом колдуна расспросишь, но не принято это на Руси, сам захочет, расскажет.
— Ой, мне его через мост нужно пронести.
— Нужно, кто же спорит. Пошли.
Чернобог трижды стукнул посохом по земле и колдуна потащил туман, а мы степенно шли следом. Думала, считается это помощью? Или нет?
— Нет, я и есть Навь, а Навь это я. Так что помогает тебе не существо, а сама Навь.
Пока туман плыл под ногами мы вышли к середине моста. Среди корней и густой листвы показался просвет, внизу текла река.
— Река — Смородина, с нее все начинается, в ней и заканчивается. В разных странах она называется по-разному, да и все боги наречены иначе. Но от этого суть не меняется.
— А кто ее создал?
— Род, конечно. Пить захотелось, сушняк… — Чернобог обернулся на меня, дурацкий мой вид его позабавил, аж Навь от хохота вздрогнула, — Ни к чему такие знания, не про тебя. Уж не серчай птичка.
Серчать? На бога? На конкретно этого бога? Ну и чувство юмора у него.
— Как же он с похмелья не осушил то реку?
Один — один, бог хохотал еще пару минут.
— Хорошо, что тебя не мать воспитывала! Та прям рабой была.
— Рабой?
— Раболепной, покорной судьбе, воле, что характерно чужой. А ты в бабку свою…которую уж не обессудь считать не буду! Огонь птица была, ты ей слово, она тебе десять!
— Это потому, что я не знаю.
— Иногда это хорошо. Если не говорить людям, что летать нельзя — внушать, они бы никогда не полетели. Нельзя, невозможно, много слов, а вот получится. Говори иначе — я это сделаю.
— Но есть же в мире невозможно?
— Нет. Все ограничивается нами самими. Какими-то условностями, которые мы ставим сами себе, ну и общество заодно.
— Я недавно думала об этом. О большинстве.
— Именно, если сто голов смотрят в лево, а одна в право — обвинят в ошибке последнего. Вот смотри сюда.
Мост не заканчивался, из тумана проступали очертания огромного серого валуна. С вросшими надписями: На лево пойдешь — коня потеряешь, на право пойдешь — женатому быть, прямо — убитому быть.