Следствие по-русски-2

— Извини... Извини меня. Не должна я была заводить этот разговор. У меня была возможность выбирать. Я выбрала. Ты мне очень нужен. Любой. Усталый, больной, разуверившийся. Я сумею вылечить тебя, отдать тебе то, что накопилось в душе за эти годы, вселить надежду, дать силы. Только не уходи. Делай то, что считаешь правильным. Оставайся с семьей, месяцами пропадай на работе, живи так, как хочешь, только не уходи. Я всегда буду ждать тебя, а ты всегда сможешь прийти ко мне и набраться сил, передохнуть, почувствовать, что тебя любят, что ты нужен. Ты веришь мне? Я не играю, не лицемерю, я по-настоящему люблю тебя...

— Я знаю, — сказал Ракитин, — я это чувствую. И я люблю тебя. Очень люблю. Хоть и мучаю...

— Дурачок ты, дурачок, — тихо рассмеялась она. — Это не мучение, это счастье... Неправильное, осуждаемое, бранимое, но счастье. Я — стерва, разлучница, соблазнительница, но я так люблю тебя... Знаешь, сколько я ждала тебя? Как я истосковалась по тебе? По твоим глазам, рукам, губам... Как я выла по ночам в тоске, ожидала тебя, звала? И ты пришел. Так что же может иметь значение больше, чем это! Больше, чем то, что ты рядом со мной, лежишь, обнимаешь меня, говоришь со мной, жалеешь, утешаешь, переживаешь за меня. Что ты любишь меня...

— Вот уж невелико счастье, — Ракитин погладил ее по волосам. — Хоть бы знать, чем я тебе приглянулся? Ни рожи, ни талантов, ни денег.

— Собой приглянулся. Самим собой. Ты — самый сильный, самый нежный, самый желанный... Я словно пьянею рядом с тобой.

— Я тоже, — признался он. — Я начинаю верить в то, что ты говоришь обо мне, и чувствовать себя сильным, мудрым и всемогущим. Хочешь, я построю замок или разрушу город?

— Нет, — сказала она, — город не надо.

— Да, пожалуй, не надо. Пусть будет. Но я хочу хвастаться. Я хочу обещать «золотые горы» и творить чудеса. Что я должен сделать, чтоб ты меня выбрала? Какой подвиг совершить? Чем бахвалиться? Как покорить?

— Обними меня, — попросила она, — крепко-крепко. Еще крепче... Еще...

Часть вторая

А на Руси, в углу святом,

Была икона Спаса,

И Бог, как мог, людей своих хранил.

Но мы впустили зверя в дом,

Я это понял ясно,

Когда вчера я друга схоронил...

Трофим

— Нет, но в чем дело? — обиделся я, плотнее запахиваясь в плащ. — Уже за полдень, а их все нет. Холодно, как в склепе, я промерз насквозь.

Разумовский попытался прикрыть перекошенные створки окна, но первый порыв ветра вновь распахнул их, давая волю бушевавшему во дворе ливню проникнуть в комнату и отплясывать на подоконнике какой-то бешеный и сумасшедший танец. Я посмотрел на ручеек воды, подбирающийся к моим ногам, и покачал головой:

— Нас смоет. Точно смоет. Это потоп, батюшка, пора строить ковчег. Библейский потоп из-за чего был?

— Люди разгневали Бога.

— Ну вот! — убежденно заявил я. — Это второй потоп. Сколько же нас, противных, терпеть-то можно? Я бы давно не выдержал. Какая-то зона общего режима, а не страна.

— А почему именно общего?

— Потому что там такой же беспредел. В зонах строгого режима все же серьезные люди сидят. Выбор их жизненного пути принципами определен. А в зонах общего режима собраны отморозки, насильники да крадуны всякие. И потому, что в одном месте все самое порочное, мерзостное и озлобленное собрано, потому-то там беспредел и царит. Они же ни друг друга, ни сами себя не уважают. Верят только во власть денег и силы. Есть где-то «сверху» какие-то полузабытые нормы, но они мешают им жить в обычной, созданной ими самими жизни, где они выбрали другие критерии и законы. Вот это все мне и напоминает современную Россию с теми же ценностями, с теми же паханами, с тем же беспределом.

— Что ты все время ругаешься? — спросил Разумовский. — Ведь ты-то вроде относительно неплохо живешь. Жив, здоров, жена у тебя такая, что любой позавидует, дом в дивном месте, посреди лугов и полей, зарабатываешь... Ну, пусть немного, но на двоих-то хватает.

— А Россию я люблю, — сказал я. — Очень люблю. Она все мне дала. Жизнь, счастье, память, надежды. Она как прекрасный, многогранный кристалл, манящий, загадочный и неделимый, словно алмаз. Она из любых оправ свою чистоту и глубину показывает, хоть в медь заключи, хоть в свинец, хоть в железо. До золота мы пока еще не додумались. Вот и обидно мне за нее. Вот и злюсь я и ворчу.

— Ну не ты первый, не ты последний, — заметил Разумовский. — Работать надо на ее благо, в этом самый глубинный смысл. Для ее народа работать. Нам бы сейчас образование до нужных высот поднять. Культуру, искусство. А Россия сама с себя всю эту грязь смоет. Она всегда ее смывала. А вот и наша смена идет, — перебил он сам себя. — Вон, машина подъехала, видишь?

К дому уже спешили, спасаясь от дождя, два сержанта. Чертыхаясь и отфыркиваясь, они вбежали в комнату и, отряхивая мокрые плащи, сообщили:

— Смена прибыла. Заждались?

— Едва не смыло, — ответил я. — Теперь ваша очередь мучиться. Знаете, кого ждем?