Следствие разберется

В одно прекрасное, как принято выражаться, утро арестант под нестрогим конвоем был препровождён… нет, не в медицинский кабинет, а в особое помещение, именуемое в тюремном просторечии сборкой. Здесь обычно обыскивали заключённых, перед тем как отправить их в суд, на допрос, встречу с адвокатом или свидание с родственниками. Последнее относилось к тем счастливцам, которым свидания были разрешены. Перед больным возник молодой человек в сильно несвежем медицинском халате. Он, как и все его коллеги, вынужденные работать в тюрьме, тоже скучал. Но как-то особенно выразительно скучал: недоумение, досада и растерянность одновременно были написаны на его плохо выбритом лице. Помолчав немного, он неуверенно сообщил: я хирург. Ещё несколько секунд врач и пациент без особого интереса смотрели друг на друга. Невдалеке, у двери, безучастно зевал вертухай. «Может, мне раздеться?» – наконец поинтересовался больной. «Да, снимите рубашку», – казалось, обрадовался хирург. Арестант снял, было прохладно. Молчание продолжалось. Прервал его снова арестант подробным рассказом о предыстории болезни, утерянном снимке, нынешнем своём состоянии; показал здоровой рукой, где именно болит… Доктор, не говоря ни слова, взял его за кисть больной руки и приподнял до горизонтального положения, подвигал в разные стороны, отпустил и снова пригорюнился. Затем попросил повернуться к нему спиной, осторожно потрогал плечи больного. Ещё ненадолго задумался, велел одеваться, а затем неуверенно и устало сообщил: «Ну что же, сколиоза у вас нет». Вновь одетый арестант начал согреваться, неожиданная новость порадовала его, и он поинтересовался у хирурга назначениями и рекомендациями. Таковых у специалиста не было. Через несколько дней адвокат арестанта получила ответ из надзорного ведомства, куда она обращалась с жалобой. В письме сообщалось, что в результате проведённой проверки удалось установить, что к её подзащитному был вызван специалист и оказал необходимую и достаточную медицинскую помощь.

Неблагодарный ААМ держал речь перед небольшой по меркам эфирного телевидения аудиторией. По меркам же Мосгорсуда публики было довольно много: родные, друзья, коллеги арестанта, правозащитники, адвокаты, а также другие обвиняемые по тому же нелепому делу, те, кто, по мнению следствия, представлял меньшую, чем ААМ, угрозу общественной безопасности и потому содержался под домашним арестом. А главное, в зале было много-много журналистов. ААМ не был доставлен в зал суда и принимал участие в заседании посредством телевизионного моста. Технические достижения, обеспечивавшие Федеральной системе исполнения наказаний коммуникацию с судом, несколько уступали достижениям мировой медицинской науки, о которых сообщали газеты. Изображение было мутным и слегка подрагивало, качество звука в сочетании с профессиональным бормотанием судьи и прокуроров не оставляло шанса распознать человеческую речь. Впрочем, когда говорили адвокаты, а также друзья ААМ, пришедшие в суд, чтобы поручиться за него, то качество звука загадочным образом улучшалось. Знаменитая артистка Лия Ахеджакова попросила допустить её к процессу в качестве общественного защитника ААМ, но получила отказ. Из выступлений поручителей и аргументированных заявлений адвокатов следовало, что ААМ, неплохой в целом человек – не злонамеренный, мирный, дисциплинированный и законопослушный, – заинтересован в добросовестном, непредвзятом расследовании. «Значит, пусть он сидит себе дома с браслетом на ноге и лечит свой артроз и другие недуги», – говорили они. Но следователи и наблюдавшие за соблюдением законности в суде прокуроры ни в какую не соглашались отпустить арестанта. «С учётом личности обвиняемого!» – значительно подчёркивали напуганные этой зловещей личностью люди в синих мундирах. Вот тут-то ААМ и распоясался. Не станем повторять всего, что наговорил он о сыщиках, стражниках и жрецах Фемиды; кроме прочего, он громогласно не соглашался с выводами надзорного органа и порочил тюремную медицину – журналистам было о чём писать в тот день.