Тут он озабоченно потрогал лоб и уставился на завлаба:
— Игорь, а ты как себя чувствуешь?
Тот вздохнул и поднял на него мутные от горя глаза:
— Ватлеев, ты спятил? У меня украли вирус, стоимость которого равна стоимости этого института со всеми его сотрудниками, если их продать в рабство по самой высокой цене. Какой-то мудила вытащил этот вирус из холодильника и понес в лето! И еще я думаю, что будет, если он откроет или разобьет пробирку? Успеем ли мы создать антивирус, который до сих пор у нас создать не получилось. Ведь если сегодня вирус вырвется на свободу у нас, в Москве, то, по приблизительным расчетам, в следующую среду люди начнут умирать уже в Новосибирске. И ты меня спрашиваешь, как я себя чувствую?
— Ну, ты не кипятись, — Ватлеев смутился, — Я не в том смысле. Ты себя здоровым чувствуешь?
— А ты? — завлаб резко поднял голову и внимательно посмотрел на своего соратника по производству всякой биологической гадости, — Ты чувствуешь, что…
Он не решился закончить вопрос.
— Да, подожди ты! — окончательно смутился Ватлеев, — Ничего я такого пока не чувствую. Так, озноб, пот вон… — он неловко хохотнул и зачем-то ткнул себя пальцем в лоб.
— Если начнут кровоточить десна, на работу не приходи, — на всякий случай напомнил завлаб, — И вообще, лучше сразу сигай из окна. Ты на каком этаже живешь?
— На третьем.
— Тогда даже не знаю, что тебе посоветовать…
— Ты думаешь, смерть от этого вируса… — у Ватлеева предательски дрогнул голос, а во рту он тут же почувствовал привкус железа.
— Сначала лихорадка, потом кровоточат десны, начинают выпадать зубы, идет разрушение всех тканей. К концу второго дня от человека остается окровавленный скелет и лужа крови на полу. Зрелище не для слабонервных.
— Знаешь, мне, пожалуй, уже лучше… — перспектива такого конца настолько не вдохновила мнительного Ватлеева, что он действительно неожиданно почувствовал себя абсолютно здоровым, — В милицию звонить?
— Ага, в районное отделение! — усмехнулся Иосифов, — Я уж сам как-нибудь, по старым связям. Боюсь, одной милицией тут не обойдется.
***
— Ты соображаешь, что сейчас начнется?! И это за неделю до совета акционеров. Ни месяц назад, ни спустя месяц, а именно сегодня тебе вздумалось припереться с этим ко мне в кабинет! Да меня же распнут! Вот как пить дать распнут. Ванька чего-то подобного уже полгода дожидается, — Тимофей посмотрел на Рубцова глазами голодного бассета и горестно, протяжно вздохнул. Потом он встал из-за огромного стеклянного стола, выполненного в стиле хай-тэк и занимающего добрую половину кабинета, мельком взглянул на нечто невразумительное, висящее в рамке на стене и изображающее полотно какого-то очень модного художника из «непонятых массами», так же мимолетно поморщился и глянул на Рубцова еще раз, с надеждой, — А ты уверен?
В голосе его сочилась жалость к самому себе.
Тимофею Петровичу Тарасову было 33 года от роду. Он уже полгода занимал пост президента компании «Ювертрест» и вот уже полгода страшился только одного, что с должности этой его снимут. Раньше он слыл неисправимым повесой и ловеласом, завсегдатаем модных московских, питерских и даже лондонских вечеринок, раз в три месяца устраивал себе римские каникулы, раз в два месяца собирался жениться и столько же раз в месяц передумывал, а теперь вот изменился и на дружеский взгляд Рубцова не в лучшую сторону. Теперь он напоминал ему стареющего лиса, забившегося в нору и трясущегося от страха в ожидании открытия осеннего охотничьего сезона. Впрочем, охоту на него уже давно открыли. Если быть точным, в тот самый день и в тот самый час, когда его отец — Петр Тимофеевич Тарасов передал ему полномочия президента компании.