Следствие ведут дураки

Под назойливым питерским дождиком без пяти пять они прошли мимо автостоянки, на которой стояло несколько роскошных иномарок, и буквально вползли в роскошно отделанные черные двери клуба «Aqua».

…Именно так, должно быть, выглядят врата ада, порскнула в стекленеющем мозгу Ивана Саныча Астахова последняя мысль.

И всякое соображение отрубило.

Просторное помещение бара, располагавшегося на первом этаже клуба, было почти пустынно: час пик для вечернего расслабона завсегдатаев и посетителей «Аквы» еще не настал. Только двое каких-то молодых людей пили кофе за угловым столиком, да за стойкой бара сидел бармен. Иван Саныч нашел, что он похож на зловещую статую Сфинкса.

Играла медленная ненавязчивая музыка, долженствующая успокаивать; на Ивана же Александровича она произвела обратный эффект: ему показалось, что музыка эта открывает эпилог его жизни…

Осип подошел к стойке и сказал со спокойствием, удивившим не только Ивана Саныча, но и самого Моржова:

— Меня должны ждать. Я Осип.

Бармен поднял глаза и, окинув Осипа пристальным взглядом, проговорил:

— Ты? Понятно. А кто с тобой?

— Это со мной.

— Он в теме?

— Канешна-а!

Бармен вышел из-за стойки и бросил через плечо:

— Идите за мной.

— Далеко идти? — непонятно к чему спросил Иван Саныч, сдерживая бьющую его предательскую дрожь. Вопрос, не столько произнесенный, сколько пролепетанный, был тем более нелеп, что представлялось вполне очевидным: идти было недалеко. На второй этаж клуба «Аква», бывшего, как видно, одним из мест для сбора группы питерских авторитетов.

Бармен ничего не ответил.

Они поднялись на второй этаж, бармен провел их довольно длинным коридором, выстеленным скрадывающей шаги ковровой дорожкой, и остановился перед массивной дверью в самом конце этого коридора. Вслед Ивану Санычу и Осипу сочилась все та же негромкая, изматывающая нервы музыка, обвивающая ноги, как змея. Стынущая в коленях и делающая коленные чашечки тяжелыми нечувствительными чурбаками.

— Вам сюда, — сказал бармен. — Вас ждут.

И он открыл перед Осипом и Иваном Санычем дверь и исчез, мягко растворенный коридором.

…Они оказались в приятном прохладном полумраке прямо перед внушительным и, очевидно, тяжелым занавесом. Все, все звуки — эту жутковатую медленную музыку снизу, и шорох шин с улицы, и всхлипы и бормотание дождя, что-то взахлеб рассказывающего деревьям и крышам домов, — все как отрезало ножом.

Из-за занавеса вышел среднего роста парень с цепким взглядом и мощной шеей, и произнес:

— Кто из вас Осип?

— Я.

— А этот?

— Со мной.

— Встаньте к стене.

— А, предупредительный выстрел в голову? — выговорил Моржов.

Парень ничего не ответил. Он просто обыскал посетителей быстрыми, почти не ощутимыми движениями, обнаруживающими в нем профессионала высокого класса. А потом откинул перед Осипом и Иваном Санычем занавес, и те вошли в дверь за пологом и очутились в большой комнате с высоченным, метра под четыре, потолком с роскошной люстрой.

В комнате был длинный черный стол, за которым на простых стульях сидели четверо. Сидевший дальше всех от дверей, седеющий мужчина лет сорока — сорока пяти, произнес:

— Присаживайтесь. Насчет вас звонили, так?

— Да, — сказал Иван Саныч, опережая аналогичный ответ Осипа. Ему почему-то захотелось сказать хоть что-то, хоть что-нибудь даже самое незначительное и кратенькое, потому что молчание было еще хуже — оно втаптывало его еще дальше в глубину ворошившегося на самом дне его существа вязкого черного страха.

— Ну что ж. Тот, кто за вас просил, заслуживает того, чтобы вас выслушали. Ты Осип Моржов, так?

— Да, — сказал Осип.

— А ты — Иван Астахов, сын Александра Ильича Астахова, так?

— Да, — еще раз повторил Ваня.

— Что же ты не доверяешь отцу-то, Иван? Пришел вот к нам.

— Саша, не трогай мальца, — улыбаясь и показывая ослепительно-белые, явно искусственные, зубы, сказал еще один мужчина, похожий на профессора математики где-нибудь в Оксфорде, — ты же сам знаешь, что Астахов, его отец, хоть господа Бога кинет. Как будто ты его не знаешь. Говори, Вано, свое дело, — приветливо сказал он, глядя на Ивана Саныча, — чем сможем, поможем. Если уж за вас Валентин Самсонович-то просил.

Что-то в его глазах, равно как и в настороженных взглядах всех собравшихся, не давало Ване совершенно справиться со смятением; но тем не менее приветливость, звучавшая в его голосе, сделал свое — Астахов заговорил, постепенно все более овладевая собой.

Осип смотрел на него, но слышал не то, что говорил Астахов и что Моржову было давным-давно известно, а почему-то строки Высоцкого, которого Осип, при всей его невежественности, знал довольно хорошо: «Зря ты, Ванечка, бредешь//Вдоль оврага… на пути — каменья сплошь,// Резвы ножки обобьешь… бедолага».